До рассвета

До рассвета

Седой старик качался в кресле, грея озябшие ступни в тепле камина. Махровое одеяло покрывало ноги. Его дрожащие узловатые руки держали глиняную кружку, наполовину заполненную теплым молоком.

На улице занималась летняя ранняя заря, разбуженная неугомонными криками петухов. Старик надрывно закашлял и посмотрел за окно.

- Рассвет... - прокряхтел он.

- Да, - кивнула его внучка, что сидела на ковре у камина и задумчиво смотрела на огонь. - Опять мы засиделись до рассвета.

Дедушка закряхтел, удобнее устроился в кресле, щелкнул хрустящими пальцами, и на его плечах  вмиг оказалась меховая накидка.

- До рассвета... А знаешь, помню я одну историю, которой, пожалуй, развлеку тебя.

Девушка посмотрела на него и улыбнулась, предвкушая рассказ.

- Однажды на свете жил бард... - начал старик, отхлебнув молока из кружки.

***

Послышался звонкий девичий смех, прокатившийся звоном тысячи колокольчиков по всей комнате. Девушка сидела на кровати, поджав под себя ноги, ее золотистые волосы окутывали тело мягкими волнами, а глаза цвета полевого льна лучились забавой.

- Алан, спой еще раз!

Юноша улыбнулся.

- Пожалуйста! И сядь со мной рядышком, а не на полу.

Он покачал  головой, прислонился спиной к каменной стене, расписанной краской цвета лазури, и кинул взгляд за окно, где начал заниматься рассвет.

- Мне совсем скоро уходить, - проговорил он.

Уголки ее губ опустились вниз. Королевна склонила голову и тихо промолвила:

- Ты ведь вернешься?

Он задел самую низкую струну на  лютне, и она загудела, заплакала.

- Вернусь. Я же всегда возвращаюсь.

Ее губы тронула мягкая, точно небо в июне, улыбка. Он отвернулся и решил сыграть ей, пока не настанет миг разлуки. Решил играть до рассвета.

Пальцы привычно забегали по струнам, выливая переживания, что копились в душе, а голос полетел птицей, взвиваясь ввысь. Девушка опустила голову, ее ресницы опали на щеки, и она улыбнулась.

Он смотрел на нее и не мог насмотреться. Кажется, юный бард отдал бы все, чтобы это мгновение длилось вечно.

Алан открыл глаза и несколько минут смотрел в потолок, не желая сбрасывать остатки сна, не желая возвращаться в этот мир. Он прогонял в голове каждую секунду пребывания там, в той несуществующей стране. Сколько бы он ни искал, сколько бы ни спрашивал у людей о тех местах, что видел в сладкой грезе, все только пожимали плечами да отводили глаза. А между тем юноша продолжал встречаться под покровом дремы со своей королевной.

Она обычно спала, когда он приходил, и тогда бард будил ее своей музыкой. Он садился на пол у стены и начинал играть, а она слушала, мягко улыбалась и смотрела на него. Ее глаза следили, как длинные пальцы перебирают струны, создавая музыку, что ласкает душу. Она наблюдала, как движутся его губы, произнося слова песни, что проникает в сердце.

Ему же не нужно было много, лишь бы играть для нее, лишь бы видеть, как ямочки появляются на щеках, а звонкий смех журчит ручейком, переплетаясь со звуками лютни.

Но вот в его дверь заколотили.

- Бард! Бард! А ну вставай! Я за что тебе плачу, бездельник?!

Юноша со вздохом поднялся, оделся и, подобрав свою лютню, пошел вниз. В таверне за столами сидели совершенно разные люди. У кого только ветхая рубашка да полотняные штаны закрывали тщедушное тельце, а кто в шелка был одет, кто-то ел аккуратно, словно на приеме короля, а кто-то чавкала и брызгал слюнями во все стороны, кто-то разговаривал, а кто-то молчал.

 Бард получил свою обычную порцию похлебки да хлеба, поел и направился на помост, где ему предстояло петь.

Все, кто видел его, не верили, что он песнопевец. Этот народец издалека узнаешь: одет он ярко и броско, шаг его представителей легок и быстр, лицо светится озорством и смехом, а уж рот и не заткнешь - коли не поют, так болтают, коли не болтают, так поют. Этот же был молчалив, мрачен и тих. Неброский шарф был перекинут через шею, на руках были перчатки без пальцев, на плечах висел плащ, а на ногах красовались сапоги. Он скорее напоминал бродячего философа, чем певца. 

Но вот он сел на помост, пробежался чуткими пальцами по соскучившимся за ночь струнам и принялся играть.

Его песни никогда не повторялись, и он никогда не помнил то, что пел до этого. Слова будто  складывались в стихи прямо на его языке, понукаемые велением сердца. Однако все же в его пении все время был одни и тот же мотив.

Далекая страна, где две горы соперничают высотой с высью неба, а жаркое солнце отдыхает на их вершинах, где внизу, очарованная спокойствием мраморного дворца, течет в подножье гор река. Люд там добр и ласков, девы прекрасны. Но краше дочери короля нет никого. Кожа молодой королевны бела, как июньская луна, а волосы золотые, точно июльское солнце, голос переливается словно река, а глаза лучатся смехом, будто солнечные зайчики.

Слушая его песни, нельзя было не почуять тоску, что охватывала сердце юного барда. Он словно бы говорил: «Есть она, страна эта, да только я в нее попасть не могу». И хотелось помочь ему, хотелось направить, хотелось указать на мраморный дворец, где живет прекрасная королевна, да только, как путь рассказать, коли сам дороги не ведаешь?

И слушал его и стар, и мал, и тосковали о девушке, в которую влюблен юный бард, но которой может и на свете-то не существует.

Сам Алан не знал, насколько сильно он выражал себя в своих песнях, не знал, как были видны все его чувства, не знал, какое он влияние оказывал на слушателей. Пел он с закрытыми глазами, представляя перед собой королевну, а себя - на полу ее комнаты, поэтому он всегда сидел во время исполнения, держа лютню на коленях.