Добудь Победу, солдат!

Кровавая мясорубка

Глава 16

В тот ноябрьский день артобстрел начался раньше обычного, в пять часов утра, и, как всегда, армада бомбардировщиков накатывалась волна за волной, как будто они не улетали вовсе, а висели беспрестанно над головой, эти чертовы “Юнкерсы”, “Хейнкели” и “Дорнье”. Каждый метр сталинградской земли вновь был вздыблен, перепахан тысячами бомб и снарядов. Немцы были уверены, что никто не уцелеет в этом аду.

Чердынский посмотрел на часы и ему показалось, что они стоят. Он поднес часы к уху, но их тиканья невозможно было услышать из-за грохота бомбежки. Ему стало невыносимо скучно, и он подсел к Николаю Парфенычу и тот показал ему кисет, давай, мол, закурим. Скрутил одну на двоих самокрутку и, прикуривая, показал на часы и затем три пальца – обстрел продолжался уже три часа, и покачал головой.

Земляной пол в блиндаже вздрагивал и мелко дрожал, и от этой зыбкости под ногами и от беспрерывного гула в ушах, у Чердынского под сердцем зародилась дрожь,  как будто завибрировала невидимая тонкая струна  и это был страх, и ему вдруг стало жутко от мысли, что вокруг никого уже нет в живых и они остались одни, и он заговорил громко, но не услышал своего голоса и тогда, показывая пальцем вверх, он закричал:

- Парфенон! Ты меня слышишь? Пошли они к такой-то матери со своими самолетами! Никто их не боится! Наплевать мне на их пятисоткилограммовые бомбы! И наблевать на их фугасные и осколочные снаряды! Насрать мне на их паршивого Гитлера и на все их минометы! Ты понял, Парфенон?

- Да, - прокричал в ответ Загвоздин, - сейчас заварю чайку покрепче, а ты отнеси в школу на НП, проведай командира и Ольгу, мало ли чего.

 Глядя, как деловито совершает над чайником ритуал Николай Парфеныч, Чердынский сказал себе – да, слабоваты мы против нашего старика, нет у него в груди таких струн и душа его – монолит.

Чердынский вернулся с Ольгой. В теплом блиндаже грохот был не такой сильный, как в школе, но разговаривать приходилось громко. Ольга, напившись сержантского чаю, согрелась и ее разморило.

- Что, скучно там с командиром? – спросил ее Загвоздин.

- Да, он все время читает. Грохочет кругом, стены ходуном, а он читает, только поднимается каждые полчаса на НП.

- Он всегда читает, когда обстановка позволяет, - сказал Парфеныч и когда она оглянулась на спящего у стены Саватеева, он показал на разостланную рядом с ним на полу шинель, - Ты приляг, девонька, это дело скоро не кончится! Видишь, наш байпак десятый сон наматывает, и ты поспи.     

- Я подремлю, разве в таком грохоте уснешь? Если усну, вы меня сразу будите.

 Только бы не уснуть, подумала Ольга, ложась на шинель, ведь обстрел мог кончиться в любую минуту, и командир будет недоволен, если она запоздает на НП. Он никогда не повышает голос, но если что-то не так, взгляд у него становится какой-то, нет, не злой, а отчужденный. По-моему, он никогда не говорит сразу, если злится, ждет, когда злость пройдет. Трет кулаком подбородок и молчит. И от этого еще хуже, лучше бы он кричал. Надо написать маме. Как прибыла в Сталинград, нет ни одной свободной минутки, чтобы написать письмо. Если есть минутка – падаю и засыпаю. Только б не уснуть. Сколько я уже здесь? Такое чувство, что я всегда была здесь, а там, в другой жизни, до Сталинграда, жила другая девочка. Всегда были бомбежки, перестрелки, и всегда кричали раненые. Сколько крови… Вранье, что на войне свистят пули, это у писателей свистит в голове. От пуль только фонтанчики в земле, а вот осколки жужжат. Только не как жуки, а жужжание металлическое, это слышно. Потому что они по краям зазубренные и горячие. Нет, конечно, этого я маме писать не буду. Не надо ей этого знать. Пусть думает, что я служу в госпитале, просто у меня сменился номер полевой почты. Мне, как всегда, повезло и ребята в группе отличные. По-моему, Чердынский ухаживает за мной. Подарил немецкий пистолет, маленький и ручка удобная. Смотрел и ждал, наверное, что я его поцелую в знак благодарности. Смешно. И Санька отличный парень, веселый и добрый. Они все заботятся обо мне, особенно Николай Парфенович. Кроме командира. Этот какой-то суровый, как будто кроме войны ничего нет, и педант. Но он часто улыбается, или мне так кажется. Ребята его уважают, и я тоже, но все-таки он слишком суровый. Но иногда он смотрит так, что у меня, почему то, начинает иголками покалывать кончики пальцев. Странно и непонятно, никогда такого не было. Когда он о чем-то задумается, трет кулаком подбородок. И когда мы разговариваем, он надвигает фуражку на лоб, а потом отводит взгляд. Мама, я напишу тебе сегодня, как только закончится последняя атака. Только б не уснуть… земля укачивает…

Бомбежка длилась уже десятый час и, казалось, конца ей не будет, но вскоре стало тише, потому что начало смеркаться и авиация ушла на отдых, но артиллерия еще продолжала бить. Чердынский присел к столу и Николай Парфеныч сказал:

- Это сколько же металлу расходуется зазря? Десятый час ведь долбит!

- Представляешь, Парфенон! – подхватил разговор Феликс. – Я о том же! А по всему фронту, от Северного моря до Черного! Десятки, даже сотни тысяч тонн! Я вот что думаю по этому поводу! Земля наша как крутится? С запада на восток, правильно! Ну, навстречу солнцу!

- Ну и что? Это каждому известно!

- Так вот! Немец как стреляет? Тоже с запада на восток! Скорость снаряда и сила взрыва! Сотни тысяч тонн одновременно! В том же направлении! Понимаешь, старик?