Дочь фотографа

Предыстория серого города

Мы жили на одной из самых узких, мрачных и унылых улиц. Солнечный свет проникал к нам лишь в полуденные часы, а затем солнце пряталось за серыми домами, среди бесконечных крыш и смоляных труб. Даже кошки обходили нашу улицу стороной. Мы не любили наш дом, но и не проклинали: наша квартира имела два маленьких этажа, а это для людей нашего слоя считалось верхом счастья.

Их счастья. Папы и мамы. Но не моего.

В последний раз мы ели вместе, когда я доросла папе до пояса. Потом наша семья начала неумолимо скатываться в пропасть, куда её засасывал этот мрачный город. Мы переехали сюда, потому что папа наконец-то скопил достаточно денег. И я уже смутно помню тот хиленький пригородный домик, в котором я жила, когда была маленькой.

Папина работа заключалась в надувательстве людей. Он был фотографом, но, когда в городке скопилось уже достаточно его конкурентов, он решил выделиться из толпы – он начал делать фотографии с «призраками».

Постоянно находились богачи, которые хотели свой портрет с умершей невестой, бабушкой, тётушкой и тому подобное. И, что немаловажно, они за это платили кругленькую сумму.

Механизм таких фотографий заключался в том, что папа фотографировал людей, а затем подговаривал парнишек, ищущих лёгкого хлеба, выкрасть из дома этого человека снимок умершего родственника. Чтобы не промахнуться, папа просил показать снимок того человека, с кем хотят сфотографироваться из того мира. Затем готовое фото снова фотографировалось, полуобесвечивалось, помещалось на портрет и получался снимок с «призраком». Причём, клиентов совсем не смущало, что у их двоюродных бабушек на фото такая же поза и причёска, как и на фотографии, которую показывали моему папе.

Но в промежутках между этими офертами папа половину денег спускал за игрой в карты. Ну а маму я почти не видела: она работала официанткой в забегаловке с красноречивым названием «Пьяный боров». Она приходила настолько пьяная, что заваливалась спать не раздеваясь. Мама была красивая, черноволосая, сероглазая. Я бы её копией. Разве что помельче и не такой хорошей фигуры. В пьяном забытьи мама иногда приговаривала, какая я красивая и что неплохо меня отдать замуж поскорее. Замуж я не собиралась, но маму приходилось выслушивать, пока она не засыпала прямо у меня на коленях.

Мой мир был похож на мрачный сон. Утром я готовила, будила маму, заставляла её причесаться и одеться. Папа, убегая на поиски новых клиентов, мимолётно с нами здоровался, и мы с мамой шли в «Пьяного борова».

Я там помогала по бытовым мелочам, в которые часто входили вынос мусора, выпроваживание пьяных посетителей и починке крыльца, которое раз за разом ломали всё те же пьяные посетители. Я много времени проводила на крыльце, пытаясь в очередной раз наладить разбитые доски. Ко мне пытались приставать мужики из «Пьяной головы», но пока у меня в руках был тяжёлый молоток, никто меня не трогал. По нашему району уже ходили слухи, что у меня тяжёлая рука. Причём, ходили небезосновательно.

После помощи я шла домой и снова готовила. Если везло, я помогала отцу со снимками, а затем направлялась на второй этаж в свою комнату. Там была моя маленькая мастерская. За помощь в книжной лавке мне давали бумагу. Третьесортную, жёсткую бумагу. На ней я рисовала углём, и, причём рисовала очень неплохо. Но почти все мои рисунки сводились к домам и угасающему солнцу, что и было моими единственными моделями.

В тот вечер я была дома одна – папа снова ушёл играть в карты, мама отправилась в ночную смену, а я, закончив рисунок с юношей возле бакалейной лавки, решила лечь пораньше – не было смысла жечь свечи, а от луны света мало.

Я уже почти заснула, и мне начали сниться голубые языки пламени, между которых я бегала. И тут что-то хрустнуло. Я моментально подскочила.

Это не двери. Может, что-то снова сломалось? Я подождала ещё немного. Больше тресков не было, но появились много маленьких шуршащих звуков, а затем я почувствовала запах палёного.

Я вскочила с кровати, и, как была, в ночной рубашке, помчалась к лестнице на наш первый этаж. Едва я открыла двери, на меня дыхнуло горячее пламя. Я с криком захлопнула дверь и вернулась к себе.

Нужно спасать документы. И камеру.

Я стиснула зубы и, ворвавшись в горящую комнату, схватила сундучок с нашими документами. Камеры здесь не было. Босым ногам стало больно от накалившегося пола. Ещё немного, и я провалюсь на самый первый этаж, к соседям!

Я забежала к себе, быстро обулась, распахнула окно и выбросила в него документы. А затем осторожно, задом, вылезла сама и по карнизу спустилась вниз. Едва я ступила ногами на землю, как кто-то зажал мне рот.

Сердце больно и неприятно сжалось от страха. Первой мыслью было: это папины конкуренты, решили похитить меня и разорить отца. В плен мне хотелось и я забилась. А для своих семнадцати лет я была достаточно рослой. Нападающий охнул от боли.

- Клара, прекрати.

- Папа?!

Я вырвалась и увидела отца. Он был бледен, а под мышкой умудрялся держать свою камеру с треногой. Пожар напомнил о себе: из моей комнаты вырвался сноп искр.

- Бежим! Это я всё виноват, вот говорили мне… Идём же!

- Папа, в чём дело?

Папа схватил меня за руку, и мы побежали по ночным улицам, причём по тем закоулкам, по которым я и днём ходить побаивалась. Казалось, улицы с каменными домами сдавливают нас с обеих сторон. Я даже не сразу поняла, что мы подбежали к «Пьяному борову». Отец оставил меня и вбежал в таверну. Раздались крики, грохот, и через несколько мгновений он появился на пороге вместе с моей мамой. Она была раскрасневшаяся, и явно не понимала, в чём дело.

- И почему вы здесь? Клара, дочка, нельзя же прямо в таком виде гулять! Я….

- Лизи! Наш дом подожгли,- бросил ей папа.- Нам нужно выбираться из города. Срочно!