Дочь шаманки

Дочь шаманки

Сказки Черного леса

Далеко тянется Черный лес, ни конца, ни опушки не видно, деревья в нем густо растут, точно шерсть у волка – даже днем темно в нем. Много странных вещей происходит в его дремучем сердце. Бывает, зайдет в него человек, а выйдет уже совсем другим, а что там с ним такого случилось, никто и не знает. Только лес один знает. Знает, да не всякому скажет – только тому, кто попросить сумеет. Придешь к нему с добром, поклонишься в пояс, не пожалеешь белой ленты ему на ветки, он и расскажет тебе свои сказки – о шаманке да о дочке ее, и о принцессе, что к жениху своему ехала, и о клятве твердой, королевской, а заодно и еще одну историю сложит – о тебе, забредшем…

Дочь шаманки

Много разговоров ходит о дочери шаманки – той, что в лесу у серой скалы живет. Да и где ж это видано, чтобы о красивой девушке-то и не говорили. А уж на что хороша дочь шаманки - слов нет, как хороша! Волос черный, блестящий, на солнце каштановым лоснится, кожа белая, нежная, точно не в лесу выросла, а в покоях королевских. А главное, глаза, – серые, как сталь; в глазах – даль туманная, а в ней – и луга, и поля и реки. Все в них есть! Раз глянешь – навек себя потеряешь. Шестнадцати лет не исполнилось девчушке, как стали на нее парни заглядываться. Как придет в город обменять лисьи да собольи шкурки на муку и масло, или орешки кедровые продать, так и начинают облизываться на нее, точно псы на кость. Да так облизываются, что до смешного иногда доходит. Кто ведро выронит, кто соседу на ногу наступит, а кто и вовсе налетит по недоглядке на торговку с яблоками так, что она весь товар свой рассыплет, и потом еще долго вслед клясть будет…

Вот какую дочку вырастила шаманка, красавицу! Как тут не болтать людям! Ну и болтают они – о матери ее, о делах ее темных, о том, как обращаются они обе, мать и дочь, косулями, и по лесам бегают, а потом обратно людьми становятся, но пуще всего – о том, от кого же дочь у шаманки. Кто-то говорит, что, мол, зачала она от самого хозяина леса – того, что днем медведем ходит; другой божится, что видел, как у избушки ее стоял оседланный конь в богатой сбруе – такой, какой в здешних краях ни у кого не было. Много историй ходит, а правды-то никто и не знает. Никто, кроме самой шаманки, да еще двоих – мужчины и женщины, приехавших к порогу ее избушки, сидя на одном коне, в ночь, когда гроза была.

С этой-то грозы все и началось. Вернее, все началось еще раньше, с того сна, что приснился одновременно двоим, но об этом позже. А пока была лишь гроза – холодная, наглая, как всегда в начале осени; не то, что весенний ливень, что целует деревца и травушку, да так, что они просыпаются от его ласк, глазки цветочками открывают, - нет, этой не до поцелуев было: косохлестом драла деревья, бросала листья, – да и то, сначала покрутит, порвет, а потом только бросит на землю или к бревнами избушки припечатает. Все живое в такую грозу прячется куда подальше, одной шаманке все нипочем. Сидит себе на пороге своей избушки – ноги под юбкой расставила, локти на колени положила, зубами белыми трубку с табаком покусывает, да на грозу смотрит. Из трубки дымок поднимается, между дождем сизой ниткой тянется, мундштук в уголке губ лежит, а губы-то алые, спелые, точно вишни, все черточками и точками разрисованы: чтоб словам силу особую давать. Ну да сейчас молчат они, дымком только пахучим дышат, мундштуком резным играются…

Сидит шаманка: дождь на нее капает, ветер волосы трогает: красивые у шаманки волосы  - черные, гладкие, точно перья вороньи, – нравятся они ветру, да и кому не нравятся! Не старая ведь еще шаманка - в самом соку, словно яблоко на ветке, да и собой хороша: бедра крутые, стан точеный, грудь высокая, под платьем так и ходит. Только никто не то что на грудь, на башмачки ее взглянуть не смеет – страшно! Когда-то, говорят, были такие смельчаки - в избушку ее по ночам захаживали. Захаживали, захаживали, да и пропали в лесу один за другим – домой не вернулись. А люди в селе потом рассказывали, что видели трех оленей на опушке – стояли, красавцы, да на село все трое глядели. А потом и убежали. С тех пор никто к шаманке в лес и не суется. Разве что по делу – болезнь выжить, духов от ребенка отогнать, а то и приворожить кого. Да и то – придут, получат, что нужно, минуты лишней у молодой шаманки не посидят. Вот и цветет она в глуши, точно цветок тайный, запретный; оттого и деток у нее нет, – некому знания свои и силу передать. А сила-то есть ведь, - большая сила, темная…

Сидит шаманка, - зябко на дворе, мокро, в спину теплом из открытой двери тянет, а она все не уходит – ждет. Совсем уж небо потемнело, грязное стало, низкое, а она сидит, – только глаза в темноте сверкают, круглые, как у кошки. Опасаются люди в эти глаза смотреть… Раз, ударила молния, треском раскатился гром; вспыхнули холодным огнем глаза шаманки и тут же потухли. А из чащи появился конь. Дождь по бокам стекает, на седле двое сидят: впереди мужчина, из-за спины женщина выглядывает. Вышел конь на двор, остановился, стоит. Шаманка трубку от алых губ отняла, дым выпустила: смотрит, кто приехал, сама не шевелится. Тронул мужчина коня, подъехал к порогу, спрыгнул с седла в грязь, - плащ к ногам прилип, с подола вода рекой стекает; сдвинул он капюшон с лица.

- Ты – шаманка, что у серой скалы живет?

Свернули глаза сквозь сизый дым, а в глазах – насмешинка.

- Я у себя дома живу, - ответила шаманка, - а называет меня каждый как хочет.