Долг и судьба

Судьба женщины - ждать.

Долг мужчины - всегда возвращаться.

- Я буду ждать тебя.

В потаённый фьорд слетелась стая хищных птиц, резные их головы кивали в лад волнам. Раскрашенные крылья трепетали в нетерпении.

Погони.

Битвы.

Крови.

Мужчины смеялись. Уходя на смерть, всегда смеются.

В оскалах зубов Эйнару виделись гримасы последней агонии.

Женщины пёстрой толпой стояли на границе земли и воды. Там, где набегающая волна в сотни ладоней оглаживает острую гальку, превращая в сверкающую драгоценность. Но стоит лишь вынуть её из воды, и волшебство теряет силу - на ладони остаётся невзрачный камень.

Женщины, молодые и старые, красавицы и простушки, казались кровными родственницами. Их лица выражали общее для всех, как для одной, затравленное ожидание. Женское чутьё подсказывало им то, о чём молчали мужчины, и гордые сердца леденил страх несбывшейся ещё потери.

Матери. Жёны. Любимые.

Эйнар стоял наособицу, обратившись лицом к морю, без нужды вглядываясь в узкую извилистую полосу воды, запертую меж отвесными берегами, поросшими тёмным лесом, и дальше - в хмарь, за которой скрывалась граница моря и неба.

Среди этих женщин не было ни одной, которую голос сердца выкликал из домашнего тепла под морось осеннего дождя, провожать его, Эйнара, в битву, из которой они должны вернуться с победой, летящей на крыльях драккаров...

Или не вернуться вовсе.

Та, что подарила ему жизнь, давно спустилась во владения Хель. А, может, душу её призвали из чужеземной страны в поднебесный край, куда уходят мёртвые её народа и улетают по осени птицы.

Да и будь она жива, навряд ли желала б счастья свидетельству своего позора.

Отец вернулся из очередного похода не один. Прежде, чем сойти на берег, он спустился в трюм, и выволок из чрева корабля синеглазую девушку, намотав на кулак русую косу. Говорят, глаза её горели синим холодным огнём ненависти. Добыча битвы.

Имя её звучало диковинно и казалось несвычно для языка, и отец назвал её Бьёрк, берёза. На её родине немало росло белых тонкоствольных деревьев.

Никак не желала она мириться с участью пленницы; не раз и не два звериное чутьё пробуждало отца ото сна, и явь встречала его холодным высверком стали в девичьей руке. С десяток раз возвращал он беглянку, перебросив через широкое плечо, укрытое волчьей шкурой.

Разумные соседи качали на это головами, советовали продать непокорную. Отец лишь смеялся в ответ. Не по дикому нраву ульфхеднара пришлись степенные дочери севера.

И настолько полюбилась чужеземка ульфхеднару, что он назвал её женой, а сыну нарёк имя, подарив жизнь и честное рождение.

После родов Бьёрк оставила попытки сбежать. И глаза её не зажигал больше гнев. Жизнь ушла из них прежде, чем перестало биться сердце.

Гордая она, говорят, была. Не снесла неволи. Так сладкоголосые птицы немеют и чахнут, лишившись неба.

У отца было ещё много женщин. Русокосых, синеоких чужеземок. Но не сыскалось среди них второй Бьёрк.

На скалистом прибрежном взгорке, куда Бьёрк уходила высматривать тоскливыми глазами быстрые лодьи сородичей, отец посадил берёзу, слабое, тонкое деревце. Чахлые корни окрепли и пробили камень. Белоствольная тёзка обещала надолго пережить человеческую сестру.

Возвращаясь из походов, отец часто сидел там, слушая шёпот листвы. Добычи по-прежнему было вдосталь, но она не радовала его. Он горстями рассыпал у корней берёзы чеканные запястья, звонкие мониста и развешивал на ветвях шёлковые ткани восточных стран, такие тонкие, что можно протянуть сквозь женское колечко.

А однажды не вернулся вовсе. Те, кто знал его, на расспросы сына отвечали странно.

"Не захотел".

"Устал".

Эйнар не понимал тогда...

После про самог`о Эйнара говорили, будто унаследовал он дикий отцовский нрав. Проверить, так ли оно, охотниц не нашлось.

А для него... Одна лишь среди дев ива злата. Тонки руки её, унизанные тяжёлыми запястьями, строен стан, и до колен вьются змеи-косы. Нет в свете краше её, ни в заморской стране, ни в северном краю.

Спору нет, хороша Сигрун. А всё ж всего лучше в ней та красота, что лучится из глаз её, что слышится в тихом голосе, что источает она вся, точно звезда светозарная.

Хороша Сигрун, любимая дочь лендрмана. Да и как не любить, как не беречь в дому сокровище, от крови и плоти своей?

Переборчив степенный лендрман в женихах, славным многими достоинствами слал отказ...

"Сигрун, твоим лишь светом согреться мне..."

Эйнар усмехнулся безумству мечтаний.

Женщины похожи на чаек. Тоскливые их голоса так же относит от берега ветер.

Кто-то из них рыдал. Кто-то молился. Кто-то призывал к мести.

Сигрун, прямая, гордая, под взглядами отца и родни, подошла к Эйнару, стоящему по колено в воде - всех ближе к войне, чем к миру, ближе к смерти, чем к жизни.

Подошла, топя в колючем галечнике искусно выделанные башмачки - отцов подарок, полоща подол нарядного платья из крашеной шерсти.

Смолчал отец, отводя посмурневший взгляд. Смолчала вслед за ним родня.

Сигрун, отцова гордость и отрада, красавица Сигрун с косами что витое золото. Ключи при поясе - надо всем домом хозяйка.

Отчего отсылает Сигрун сватов, отчего отговаривается лендрман дочерней юностью?

Чтобы могла открыть она то, что годами таила от всех.

Чтобы могла сказать на прощание невозможные слова.

"Я буду ждать тебя".

Строгие серые глаза на полудетском лице кажутся старше на несколько жизней.