Дом на Песках

Дом на Песках

- Завтра иди рожать ребенка, - твердо сказала бабушка, оглядев расплывшуюся фигуру моей матери. Мама не возражала и стала собирать узелок.

   Говорят, в тот знаменательный для меня день, день моего рождения, стояла невыносимая жара. Вся растительность в дедушкином огороде выглядела довольно плачевно. Но дедушка Зяма не унывал и, вставая каждое утро на рассвете, ходил за водой на соседнюю улицу и поливал, поливал печальную редиску и свеклу, раскидистые яблони и засохшие кусты. Бабушка поднималась еще раньше, чтобы приготовить еду на весь день и потом засесть за старенький «Зингер». Когда я достаточно подросла, я постоянно путалась у нее под ногами на просторной летней веранде, где всегда ароматно шипело и парилось, где можно было что-то схватить прямо со сковородки и сигануть через окно в клубничные грядки. Бабушка громко кричала мне вслед, призывая в свидетели Бога, и обещала сойти с ума.

   Моя бабушка Оля по-русски говорила плохо. Русские соседки вечно потешались над ее гортанным акцентом. Впрочем, от них не отставали и знакомые еврейки, не уважавшие Олю за далекий от литературного идиш. Ну, да что с нее было взять! Оля родилась в большой семье, где-то между третьим и четвертым ребенком. Основатель рода Гирш Мальзер имел глупость состряпать девятерых детей, шестеро из которых были девочки. Двоих сыновей он похоронил в самом младенческом возрасте, и только на пятьдесят седьмом году жизни, как бы в награду за терпение, Бог подарил уважаемому Гиршу сына. Гирш Мальзер прожил долгую жизнь, но все же не успел увидеть наследника фамилии в офицерских погонах стройбатовских войск.

   Девицы Мальзер были мало похожи друг на друга, хотя все обладали визгливыми голосами и малопривлекательной наружностью. Их было слишком много для спокойной жизни и больше, чем достаточно, для скромного родительского гнезда. Поэтому при первой же возможности Гирш раздавал дочерей замуж. Так, Лиза оказалась в Караганде, Циля – в Уфе, а Басю занесло аж в Москву.

   Этой долговязой Басе, как ни странно, повезло больше всех, но в ее удачу долго не хотели поверить. Когда в семнадцать лет она побежала на вокзал, чтобы в последний раз поцеловать своего дружка, прыщавого студента Эдика, Гирш крикнул вслед: «Домой поздно не возвращайся!». И Бася не вернулась. Она просто села в поезд и «зайцем» доехала с Эдиком до самой столицы. Там они поженились (хотя Гирш очень переживал, что в доме появится «мамзер» и его придется кормить), и Баська устроилась кассиршей в студенческую столовую. Так что, когда сестры навестили ее много лет спустя, Бася с гордостью поднесла им две тарелки бесплатного жидкого супа с лапшой.

   Младшая дочь, Роза, была кокеткой и любимицей отца. Ей все сходило с рук. Даже когда она в пятилетнем возрасте запустила ножницами в Мину и отрезала ей кусок уха, а потом заорала от того, что не попала в глаз, Гирш утешал ее, а облитой собственной кровью Мине досталось сухое «Не будь дурой!». Роза трижды выходила замуж и трижды хоронила своих мужей, неизменно возвращаясь после похорон в родительский дом – ведь эта ветхая недвижимость была единственным капиталом семьи и Роза прочно держалась за него.

   С Олей дело обстояло труднее всего. Житейская мудрость накапливалась в ней постепенно, а в юности Оля, мягко говоря, умницей не слыла. Многие юноши сватали ее, но после первой же беседы исчезали бесследно. Лишь к двадцати годам вышла она замуж за Залмана Розенблюма по прозвищу «Жердь», чем «значительно подпортила породу», как утверждала ядовитая Голда, самая старшая сестра, так и оставшаяся в девках. Я в этих тонкостях не разбиралась и, кажется, с первых дней своей жизни безумно любила обоих.

   Ни Оля, ни Зяма не были сильны в грамоте. Сразу после свадьбы Оля переложила все претензии к жизни на плечи мужа и на этом успокоилась. Читать ей смолоду было некогда, а расписываться негде. Всю жизнь она трудилась, не разгибая спины, наверное, поэтому и росту была небольшого. Но работала бабушка Оля не на государственном предприятии, в учреждении или колхозе, а за швейной машинкой в родительском домишке и, следовательно, пенсии от правительства не заслужила.

   Зяма тоже был кустарь-одиночка. Он скупал у артельщиков ворованую кожу и шил первоклассные сапоги и туфли, в которых городские начальники и их жены ходили  в свои конторы и на базар. Вся сознательная жизнь Оли и Зямы пришлась на советское время, а значит, жили они трудно. Правда до революции нищим Мальзерам и Розенблюмам тоже было несладко, но по-другому: тогда они знали, что есть богатые заказчики и бедные подмастерья, корпящие денно и нощно над их туалетами и скрипучими башмаками. В семнадцатом году объявили, что бедных и богатых больше нет, что все равны, но в их жизни мало что изменилось.

                                                                    2

   Когда Зяму в 1941 году забрали на войну, Оля решила удавиться. Но в это время на чердак, где она молилась перед смертью своему полузабытому Богу, прибежал сынок Яша и сообщил, что Хаечка накакала в пеленки, а Симки нигде не видно. Веревку пришлось отложить до другого раза, так как Хая в грязном лежать не хотела и громко плакала.