Дорога в никуда

Глава 12.

Глава 12.

Когда у человека есть все,

ему не хватает всего  остального.

Народная мудрость.

            По малолетству, служба в дружине виделась Деляну благом. Заместо нудных да тяжких трудов на подворье – богатая добыча да щедрые дары кнеса. Не с водицы на пустую ушицу перебиваешься, а полть али пироги с визигой уплетаешь. Да и девки в граде не чета селищанским, и очами ласково поведут, и от печива сладкого не отмолвятся, и ложе холодное согреют. Только на деле иначе все обернулось. Бдение на заборале стылыми ночами, размахивание мечом до онемения в плечах, ноющий на непогодь шрам поперек бока, память о первом бое.

            Вот и ныне без малого седмицу упаки[1] по дорогам стаптывают, бродят, разбившись на десятки, вдоль опушки, белок да зайцев пугают, на каждый шорох мечами грозно бряцают. А толку мало, все одно лес целиком не прочешешь. В такой глуши не то что шайка татей, а и вся рать ворожья затаиться может, да и жить себе вольготно весь коловрот.

            В граде по такую пору ладно гулеванить: завернешь на постоялый двор, опрокинешь с приятелями ковш-другой медовухи, разольется-разбежится внутри тепло да веселье хмельное. А тут и гость торговый кошелем туго набитым позвенит, как с ним в зернь не сыграть, да не обставить его на пригоршню медяшек рубленных, а то и серебрушку содрать. Бывает и удаль молодецкая взыграет, сойдешься с кем на кулаках, а то и об заклад побиться можно, нарочно славных бойцов хозяин зазывает. Пусть и урон от таких забав велик, только все одно в убытке не останется. Случается, гудец али сказатель чем потешат, а то и путник какой у огня греется, слово за слово и поведает чего нового, про людей дивных да грады чудные.

            -- Попусту грястем[2], -- тихо молвил Вешняк.

            Как свыкся парень с отроков, точно привязанный за Деляном следовать, так и ныне подле держался. Иные же мальчишки, страшим подражая, шпыняли темноволосого паренька, а Делян вступался, даже побратимами кровными они стали.

            -- Попусту, -- повторил парень, осторожно раздвигая ветви, коли надломишь -- значит, след оставишь. – Все одно ничего не сыщем. Татей-то и упредить кто мог. Неужто они во граде послухов да видоков не имают?  

            Делян ухмыльнулся: ежели малоречивый Вешняк голос подал, то вскоре и прочие роптать станут. Который день бродят без припасу, от вяленого мяса уже языки, аки поленья сосновые. Да и не просушиться, не согреться: серчает Годун, даже тепельца малого не дает разложить. В походе ратном бывало порой и горше, но там особая стать: чаяли добычу добрую на меч взять, а тут какой прок? Чего у шелопутов лесных в схронах припрятано, все пойдет на откуп тем, кто от татей обиду стерпел, а то и родичам ихним. В скотницу кнеса добро коли серебрушка потертая  перепадет, а им всего и достанется пару бочек меда да мяса вдосталь. Так и то единым разом на весь живот не наешься. По Правде-то оно и справедливо выходит. А по совести – горько. Ни прибытку тебе, ни радости. Одних разбойников по сукам развесишь, так на их место еще десятка три набежит. То смерды в бега подадутся, то лето голодное – вот и зорят себе на прокорм, то ватажники с волока забредут пошалить. Все одно на каждой дороге стража не выставишь.

            -- Как мыслишь, до снега поспеем? – просипел Ивач, еще отроком в полынью ухнулся, и до сей поры кашлем глухим маялся, ни знахари ни ведуны рады никакой дать не могли.

            -- Да не, -- Чеслав задрал голову, прищурился. Разглядеть небо сквозь плотное переплетение ветвей трудновато было, однако старый уверено произнес: -- Вечор сыпанет. Ужель не чуешь, как морозец схватывает?

            Постоять за себя Чудаков умел, к тому же имя и фамилия обязывали затыкать рты самозваным стихоплетам. Каких только дразнилок он не наслушался про себя в детском саду, и особенно в школе. «Чудак-человек чудит целый век» и «Ромео, где твоя Жулька?» – были самыми безобидными и благозвучными. В общем, поучить кое-кого уму-разуму, а то и проучить, как следует, он мог. Лет с четырнадцати постоянно в кармане кастет таскал, случалось и одному против двоих махаться, однажды даже до ножей дошло. Но одно дело пацановская потасовка до расквацанной физиономии, и совсем другое мужская драка до полусмерти. Таких мероприятий он всеми силами избегал, и притом успешно. Но сейчас ни о каких полумерах и речи быть не могло: или ты, или тебя. Только вот шансы разные: обычный магазинный пакет, утяжеленный тубой с замерзшей водой, против метровой полосы остро оточенной стали. С пером еще можно было бы побарахтаться: руку перехватить да выкрутить, или ногой выбить. Да и бандюганы эти, похоже, с мечами уродились, не подступишься. С места не достать, да и в прыжке прежде ноги по колено лишишься.