Дождем смоет

«А я и не знала, как люблю дождь...»

       Сегодня ровно год, как я сошла с ума. Сегодня я праздную торжество безумия. Безумия, обрушившегося на меня ледяным дождем. Безумия, превратившего каждую из хрупких косточек внутри в лёд, раздробившего их в морозную пыль, а затем возродившего заново, сделав их крепче стали. Той серой металлической стали, живущей в твоих глазах.       

      —Гермиона!       

      Я дернулась, возвращаясь в реальный мир, и со слабым пониманием происходящего воззрилась на объект, вырвавший меня из забытья резким окликом. Объектом, а точнее субъектом, был Рон, сейчас как всегда что-то жующий и уставившийся на меня с немым вопросом в голубых глазах.     

  —Рон, ну что опять случилось? Зачем ты так орешь?—я недовольно потёрла виски и потянулась за бокалом с какао. Я любила своих друзей, но иногда они выбешивали до жути и нервной чесотки. Например, как сейчас Уизли, вернувший меня на грешную землю из мира грёз, до кипения будоражащих кровь и до мурашек холодящих руки.

     —Опять?! Это я ору? Да ты видела себя? Витаешь в облаках, все время в каком-то своём мире, улыбаешься как дурочка. Это мы хотели спросить, что с тобой случилось. Да, Гарри?—мой рыжий непоседа повернулся к моему золотому мальчику, ища поддержки. Гарри вздохнул, поправил очки и вынужденно поддакнул:       

      —Да, Гермиона, с тобой явно что-то не так. И ты не делишься с нами, прекрасно зная, что это злит и обижает. Я бы еще понял, если бы у тебя были проблемы, и ты бы не хотела нас вмешивать, хотя мы всегда будем рядом, ты знаешь. Но судя по выражению твоего лица в последнее время, у тебя как раз таки никаких проблем нет. Совсем нет,—он с нажимом произнёс последнюю фразу, придав ей понятный нам троим подтекст. Я кинула быстрый взгляд на Рона, открывшего набитый рот, так что еда чуть ли не вывалилась на стол, и недоуменно уставившегося на Гарри. Ну хорошо, двоим. Мой Мальчик-который-выжил опять вздохнул и продолжил:       

      —Так ведь не должны поступать друзья, правда? Даже если ты думаешь, что мы не очень-то обрадуемся изменениям, произошедшим в твоей жизни, все равно расскажи. Ведь ты наша подруга, мы никогда не сможем осудить тебя или отвернуться. Я вижу, Гермиона, что ты счастлива, и догадываюсь по какой причине. Но твоё молчание правда ранит,—Поттер перевёл дыхание и тихо добавил,—очень ранит.       

       Я поймала его грустный проницательный взгляд и в который раз поразилась, насколько Гарри чувствует настроение друзей и конкретно меня, что практически разгадал тайну влюблённой девчонки, не получив от меня ни слова объяснений. Ну либо я такая дура, что на моем лице написано все и даже больше. Но ты не знаешь одного, самого главного, Гарри. Ты не знаешь, кто является причиной моего состояния. И я не могла ничего ответить. А что мне было отвечать? Что я, такая-умница-зубрила-Грейнджер-которая-так-сильно-любит-своих-друзей-и-всегда-выслушает, сейчас пропустила все мимо ушей, потому что вооот там, за другим столом, сидит мое безумие. Там сидишь ты. Выпуская на волю цепкие лапы удушливой власти, ты пахнешь чем-то там от самого Дольче и чем-то там от самой смерти. Ты режешь окружающих тебя людей сталью глаз на мелкие кусочки, а ядом слов плавишь их разум. Ты, черт возьми, идеален, от твоих дорогущих шмоток без единой пылинки на неизменно чёрной как сама тьма ткани, до платины шёлковых волос, где кажется ни одна из тщательно уложенных прядей не смеет ослушаться тебя. И мой взгляд скользит по аристократическому профилю, по капризному изгибу губ, по длинным пальцам, по белому мрамору твоей кожи. Как-будто дотронешься до тебя, и руку обожжет от холода. Как-будто ты весь сделан изо льда. А внутри меня дождь. Точно такой же, как внутри твоих глаз. Точно такой же, какой лил вчера за окном, пока мы лежали на твоей кровати, переплетясь взглядами-мыслями-телами. Я пропиталась Дольче и смертью. Я мёрзла от мрамора кожи. Я горела от слов и взглядов. Я превращала, черт возьми, идеальную чёрную рубашку в комок ненужной ткани, пока сама превращалась в комок оголенных эмоций. Я зарывалась пальцами в платину волос. Я любовалась аристократическим профилем, и целовала, целовала, целовала до головокружения губы. Твои губы. А потом за окном зашумел тот дождь. И небо было серым, как твои глаза. И имя твое засыпало на губах, произнесенное тысячи раз — Драко.       

    Я подавила нервный смешок, представив реакцию Гарри и Рона, если я скажу им, кто занимает мои мысли последние тристашестьдесятобожекакдавнопятьдней. И сразу же ужаснулась. Никогда. Никогда и ни за что они не должны узнать. Иначе всему придёт конец, и это я не о кулаках и лицах. Я о дружбе. Нашей дружбе. Ведь вряд ли меня поймут. И вряд ли найдут причины не отворачиваться, потому что в их глазах я буду предателем.       —Гермиона, ты скажешь нам хоть что-нибудь?       Я вновь взглянула на никак не унимающегося Уизли и следом переместила взгляд левее и дальше, немедленно встретившись с твоим ледяным. Ты смотрел, чуть кривя губы в усмешке, а внутри твоих глаз теплело. Теплело для меня. Только для меня. Согревало, заставляя помнить, что даже если завтра война, ты закроешь меня собой. Защитишь своими широкими плечами, станешь мраморным изваянием, не позволив никому коснуться меня и пальцем. Потому что...