Драгоценность

Драгоценность

Я — редкая штучка.

Драгоценность.

Но моё почти отжившее тело одутловато и вяло.

«Как предсказуемо, — равнодушно думаю я, лёжа в единственно привычной мне позе. — Мой организм много лет терзала боль. Я „зализывала рану“ день за днём, чтоб не зачахнуть, не быть съеденной червями заживо — и вот, пожалуйста…»

Мой опыт: мои мученья, пот и кровь сделали своё дело.

Я — редкость.

С такими, как я, церемонятся короли.

* * *

«Предсказуемо и то, что людям нравится ослеплять себя блестящими погремушками, — лёжа в привычной темноте, продолжаю я свои неспешные размышления. — А как возмутительна эта человеческая привычка не видеть истины, хоть та и кроется у них под носом!»

Судите сами.

Сидя в дорогом ресторане и вкушая фуа-гра, чванливые посетители восхищаются всем, чем угодно: искусством повара; волшебной атмосферой роскошного заведения, в котором им подали деликатесное блюдо; обществом жующих рядом людей, вблизи которых утиная печёнка смакуется особенно пафосно…

Но при этом люди совершенно забывают о том, что фуа-гра для них сделала утка.

Чудовищная несправедливость.

Но я не сдамся.

Я — не надутая глупая утка.

Я — жемчужница.

Внутри меня — драгоценность.

* * *

А я — Нобуко.

Я родилась 72 года назад в японской деревушке, стоящей прямо на берегу моря, в утлой лачуге, крытой соломенной крышей, в марте месяце.

Море в день моего рождения было синее-синее.

Точь-в-точь как мои глаза.

Я лежала в деревянном корыте, в котором чистили рыбу, с головой запелёнаная в белоснежную простыню.

Да… родители и предположить тогда не могли, что белые одежды станут моими почти пожизненными.

* * *

— Давай назовём дочку Мияко, — предложил мой отец, склонившись над корытом. — Мияко означает «красивый ребёнок, рождённый в марте.

— Нет! — раздражённо ответила мать. — Назовём девочку Нобуко, что значит «преданный ребёнок». Женская красота слишком мимолётна, чтобы на всю жизнь сделать женщину счастливой.

Преданность — вот что почётно.

Все хотят быть рядом с преданным человеком. Назвав дочку Нобуко, мы оградим её от одиночества. … Да и нам с тобой дочерняя преданность будет «на руку».

— Так-то оно так… — неуверенно воспротивился отец. — Но разве ты не помнишь японскую мудрость о том, что чем глубже преданность, тем больнее предательство?

— Я помню об этом. И всегда буду помнить, — грубо прервала отца мать. — Ты сполна помог мне постичь эту истину.

— Ну, что ж… Пусть будет Нобуко, — сдался отец.

* * *

Так я стала «преданным ребёнком».

Но имя моё, как насмешка над материнской настойчивостью, явилось «солью», разъедающей рану её сердца.

Отец матери не был предан.

Он её не любил.

Однажды, когда мне было лет десять, я сидела у моря. Вечер сгущал быстро краски, делая невидимым всё вокруг.

И вот два человеческих силуэта, таких же чёрных, как прибрежные камни, стараясь быть незамеченными, по-воровски прошмыгнули в стороне от меня.

Движение пары было стремительным.

Как всполох птиц в сухом ковыле.

* * *

«Ну же, давай мне руку!» — свистящим шёпотом внезапно поторопил мужчина свою спутницу.

Я вздрогнула.

Не разбирая дороги, бросилась я к своей лачуге, безжалостно кромсая о камни ноги.

Я не чувствовала боль.

Я жаждала ошибиться.

Мать лежала в кровати, с головой укрытая одеялом.

Отца дома не было.

* * *

Я росла.

И всё сильнее напоминала матери отца.

Такая же низкорослая, широкоплечая, выносливая, как вол.

«Хорошо, что я не позволила назвать тебя Мияко, «красивый ребёнок, рождённый в марте», как хотел твой предатель-отец, — однажды зло сказала мне мать. — Имя «красавица» ты точно бы не оправдала. Посмотрим, как оправдаешь слово «преданность».

* * *

С того момента у меня за спиной задул пробирающий до костей, заставляющий цепенеть мою душу холодный ветер.

Стоять на ветру было холодно.

И чтоб не высохнуть, не зачахнуть, я стала искать возможность согреться.

В тот год мне исполнилось шестнадцать.

Я почти закончила школу и влюбилась в юношу по имени Юки, «счастье».

Юки часто играл на кото (на японской гитаре), а ветер, тёплый и ласковый, шаловливо играл его волосами.

* * *

— Я буду «ама», — сказала я матери нарочно резко, чтобы та поняла: я настроена решительно.

— Ты хочешь быть «ама»? — всплеснула руками мать. — Ты хочешь быть морской ныряльщицей? Ты собираешься искать на морском дне моллюсков, которыми за бесценок торгуют в городе?

— Нет. Я найду жемчужину! — грубо оборвала я мать.

— Дура! — взвизгнула та, с силой дёрнув меня за рукав. Платье хрястнуло. Расползлось на плече. — Да тебя акулы сожрут быстрее, чем ты морского ежа найдёшь!.. Не вижу, что ли, что ты по красавчику Юки сохнешь? Думаешь, на жемчужину его, как рыбу на червяка, подцепить?.. Да только себя зря погубишь! Одумайся, слышишь?

* * *

Мать «как в воду глядела».

Я и правда, собиралась подцепить красавчика на жемчужину. Удачливые ныряльщицы «ама» в нашей деревне сами выбирали себе мужей!

Они же были богачки!

Но только жемчуга в наших краях почти не осталось.

Не осталась и девушек, желающих по тридцать раз в день с мая по сентябрь погружаться в морскую пучину, населённую гадами.

Защита от акул — белые одежды, которые, согласно древнему поверью, отпугивают кровожадных хищниц, да нож за поясом.

Но даже если очень верить в сказку, кому охота с расщеплённой бамбуковой палочкой на носу, чтобы в него не проникла вода, с корзинкой в руках нырять и нырять почти до потери сознания?

В тридцать-сорок «ама» в нашей деревне выглядели словно старухи: глаза их слезились, уши не слышали, руки дрожали.

* * *

Зато каков куш!

На кону стоял красавчик Юки!

«Я завоюю Юки, — лёжа в ночи, думала я. — Юки будет моим». Я собиралась купить любовь.

Получить любовь даром я даже не мечтала.

Каждое утро я шла нырять.

А Юки к тому времени как будто подзадоривая меня, всякий раз сидел на прибрежном камне с гитарой в руках.

Издали я видела, как мой желанный красавчик нежно перебирает струны кото, лишь изредка бросая короткие взгляды в мою сторону.

«Немножечко потерпи, — мысленно просила я Юки. — Я обязательно достану для нас жемчужину».

* * *

Мелькали дни.

И мне уже стало казаться, что жизнь моя, ранее гуманно разлинованная Творцом на белые дни и чёрные ночи, теперь была одного мутно-рябого цвета.

Вечно дрожащая, голодная и обезвоженная (во время погружений нельзя пить и есть), я, подобно обезумевшему, терзаемому душевной мукой, человеку, который думает, что конец его страданий спрятан в ларце на морском дне, раз за разом бросалась в пучину.

Но я теряла надежду.

«А я тебе говорила, что ты никогда не добудешь жемчужницу! — подливала „масла в огонь“ моя дальновидная мать. — Морские ежи — вот твой удел!»

Отец ничего не говорил.

Его почти никогда не было дома.

* * *

Однажды я сидела на берегу моря одна-одинёшенька.

Горел костёр.

Я большим ножом расщепляла пойманных моллюсков.

В одном из моллюсков, в самом большом и корявом, я нашла жемчужину. Я ничего не почувствовала. Равнодушно отколупнув пальцем от мантии жемчужницы совершенно круглую перламутровую горошину, я спросила её:

«Почему ты так долго пряталась от меня? Я искала тебя три года».

Жемчужина ничего не ответила.

Завернув жемчужницу в мокрый платок, я пошла к дому Юки.

«Юки дома нет, — сказала мне его мать. — Он вчера в город уехал. Сказал, что вернётся не скоро, через несколько лет».

«Почему я так долго искала счастье… три года?» — стоя на коленях и обливаясь слезами, вопрошала я уже не жемчужину, а небеса.

Небеса были безмолвны.

* * *

— Нобуко, выходи за меня замуж. Я любить тебя буду, — сказал мне парень из нашей деревни по имени Кайоши, что значит «тихий».

— Хорошо, выйду, — ответила я и подарила Кайоши жемчужину.

Кайоши пообещал мне, что, продав жемчужину, он купит нам большой красивый дом, в котором мы заживём долго и счастливо, но купил в городе рыбную лавку.

Теперь рыбаки из нашей деревни каждый день везли к Кайоши пойманную по утру свежую рыбу. Кайоши брезгливо пыжил нос, кривил губы и скупал рыбу почти даром.

Меня он забыл очень скоро.

* * *

Я уже ничего и никого не ждала.

Ни счастья, ни Юко, ни жемчужины.

Однако в один из дней я снова увидела в найденном моллюске драгоценность.

Завернув жемчужину в тряпку, я устало побрела к дому. Но отойдя лишь несколько шагов от берега, я увидала вдалеке Юки.

Он шёл мне навстречу и улыбался.

«Тогда, много лет назад, я любовался тобой каждый день, — сидя рядом со мной на камне, открыл свой секрет взволнованный Юки. — Я видел, как ты ныряла… Знал, что ты обязательно отыщешь жемчужину…»

Юки крепко сжал мою руку.

«Но кем был я, чтобы надеяться на любовь такой сильной, прекрасной девушки? — продолжал свой рассказ Юки. — Я представлял, как ты найдёшь жемчужницу, и у меня не останется шансов быть избранным тобою… Я поехал в город, чтобы обучиться искусству игры на кото, чтобы хоть как-то тебе соответствовать….

Но ты вышла замуж.

А теперь свободна. Поэтому я здесь».

* * *

— Раскрой ладонь. А глаза закрой. Крепко-крепко закрой! — велела я Юки. — Закрыл? Крепко-крепко закрыл?

— Да, — ответил Юки.

Я достала тряпочку, в которой была завёрнута жемчужина.

Взяла её.

Размахнулась.

И закинула далеко-о-о в синее море.

А в раскрытую ладонь Юки я положила зрелую сливу, припасённую себе на ужин.

* * *

На деньги, заработанные Юки в городе, мы купили маленький, но уютный домик. И стали жить вместе. Когда счастье рядом (а имя Юки значит «счастье»), жить хорошо.

А Юки нужна преданность…

Поэтому я и Юки — одна семья.

* * *

В море я больше не ныряю.

Я поняла, что очень боюсь акул.

Вместе с Юки мы выращиваем рис. Продаём его на базаре.

Каждое утро, пока родители были живы, я пекла рисовые лепёшки и несла их им в дом.

А отец и мать, завидев меня с горячим гостинцем в руках, по-стариковски тихо радовались и каждый раз твердили одно и то же: «Наша преданная дочь пришла!»

* * *

Я — редкая штучка.

Драгоценность.

С такими, как я, церемонятся короли.

Знаете, как образуется жемчужина?

Внутрь раковины внедряется враг: песчинка, травинка или паразит. А у нас, у моллюсков, слишком слабое тело, чтобы выпихнуть неприятеля наружу.

Капсулировать инородное тело — вот единственный способ сосуществования с ним. На эту кропотливую работу уходят десятки, а порой и сотня лет.

Жемчужина — застывшая рана.

Сгусток слёз, боли и пота.

* * *

Если такую жемчужницу, как я, находят люди, они потирают азартно руки. Ели обычную жемчужину находят люди — они вожделенно потирают животы. А если к таким обычным моллюскам прилагается ещё и искусный повар!

А если ещё и красивый ресторан с белыми скатертями и бокалами из хрусталя, наполненными искрящимся шампанским!

М-м-м, пальчики оближешь!

Вкуснее фуа-гра!

* * *

Хочу ли я быть драгоценностью?

Я хочу жить.

Но моё почти отжившее тело одутловато и вяло.

Впрочем… оно ещё дышит!