Дриада

Дриада

Высокие деревья заманчиво темнеют верхушками у самого неба. Их вековые стволы образуют самую настоящую стену, но пройти можно, если знать как, если решиться. А как играет ветер в листве – будто язык древний, ласковый, вкрадчивый, слов в нём не разобрать, но оно и не нужно: не для людей эти речи.

Маришка не в первый раз смотрит в сторону леса. Она знает, что в деревне строго-настрого запрещено ходить в него, но ей всего шесть и она не понимает, чем лес так навредил.

–Там живут чудовища! – шипит усталая, замученная работой мать, когда Маришка обращается к ней в сотый раз подряд с этим вопросом.

Маришка кивает, уловив раздражённый тон матери, но глянув на лес, от которого не скрыться, не понимает – как там могут жить чудовища? В её мире чудовища имеют когти и клыки, а лес, кажется, воплощает какую-то древнюю силу, и нет там ничего страшного.

Но она видит, как взрослые сторонятся леса, а когда приходит пора идти за хворостом, ягодами или грибами, собираются кучкой и долго шепчутся, решаясь. Боятся леса, но и уйти с насиженных мест, от родовых домов не смеют – всем хороша земля, принявшая их, и плодородна, и жирна, и податлива к грядкам, и река есть, и дорога на город рядом, и церковники недалече стоят…

А в лес можно и не соваться. Не знают местные толком, что там живёт, но страх побеждает. Иной раз находят тело какого-нибудь расхрабрившегося юнца или глупого путника, что вопреки запретам, в лес ускользнул, и разглядывают. Бело тело, ни кровинки нет, а от чего смерть пришла? Покойны, словно из мрамора высечены, лица, а в широко распахнутых глазах едкая тоска.

Детей стараются не допускать, огораживать, да только в деревне некуда деться. Видят дети тело, и лучше взрослых уже знают, что будет после – приедут люди в серых и чёрных мантиях, долго будут ходить, вглядываться с мрачностью и подозрением в каждое лицо, будто бы виноватя, а потом будет проповедь, и начнётся она так:

–Милостив свет, да только не успевает следить за всеми делами земными, и вы, люди, слуги света, должны сами беречь дела свои земные, и прежде силы небесной опасность предупреждать…

И много будет в тех речах, много про то, что бороться надо с тьмою любым средством, что доносить надо на всех, кто занимается магией или травы не те собирает, да и просто ведёт себя подозрительно. И первые два дня от этой проповеди люди что тени, друг на друга глаз поднять не могут, то ли стыдятся, то ли боятся, а на третий смелеют, через пять дней уж забыто всё. не ходи в лес – не будет беды! Что сложного?

И снова строгое внушение:

–Никакого леса. Маришка! Даже к кромке не подходи…поняла?

Маришка заученно кивнёт, потому что знает – мать ждёт именно этого, но проходя мимо, то к колодцу, то птицу кормя, Маришка глянет на лес, и снова не поверит, что там есть зло.

В деревне все дети при деле и свободны одновременно. Сбиваются вместе, таскают воду, рыбачат, плетут корзинки – весело, занято им. И всякий труд не так тяжел в окружении друзей. Присматривает обычно кто постарше, или взрослый кто, проходя мимо особенно расшалившихся, с нарочитой серьёзностью заметит:

–Ну-ну…спокойнее!

Дети они и есть дети. И Маришка такой же ребёнок. К тяжёлому труду ей ещё дорасти, к шитью не способна пока, неусидчива больно, но всякое дело в руках её спорится.

–Послала бы ты её в город…– вздыхают соседки, – может, к рукодельнице какой бы поступила в подмастерье.

–А жить ей как там? – возмущается с досадой мать, но на себя её досада. Жмёт материнское сердце обидой за дочь, хочется ей другой жизни избрать, не в труде хоронить, что не кончается никогда, а хоть как-то облегчить.

–Дела-а…– соглашаются соседки, вздыхают. В деревне все дети свои, родные. За каждого сердцу обидно, но что сделаешь? Мир большой, но в него ещё дойти нужно, а так он и не заметит какой-то глухой деревеньки.

***

Маришка решается. Сегодня ветрено. По реке рябь, волосы раздуваются и юбки что колокол, а главное: ветер доносит тот самый шелест, тот страшный шелест, завораживающий.

–Иди…что страш-ш-шного? – уговаривает листва. Маришка оглядывается на лес, затем на ребят, занятых плетением, и поднимается.

Ей удаётся выбраться незамеченно, странная духота перехватывает горло, пока длится этот бег – судорожный и безотчётный, и вот она уже у кромки леса.

–Я только с краю постою…– шепчет Маришка не себе, а ветру и чудится ей, что ветка кивает, соглашаясь.

Нет страха. Стволы деревьев как стволы деревьев. Листва как листва. И если вглядеться в просвет между стволами, видно, что и кустарники темнеют, и даже полянка вроде как. Не так и темно, не так и густо. Сказки всё!

–И вовсе не страшно! – смеётся Маришка и даже показывает язык лесу.

Ветер стихает. Он ещё колышет листву, развевает волосы Маришки и надувает колоколом её юбку, но Маришка не слышит его. И не замечает от неопытности.

Она довольна собой. Храбрость! Вот сейчас она вернётся и скажет, где была. А в доказательство…

Маришка тянет руку к ближайшему стволу и касается коры – в доказательство она отломит вот эту веточку, ну – ещё чуть-чуть. Маришка сильнее хватается и вдруг падает. Да только не в сторону земли и деревни, а в лес, будто прошло её тело сквозь ряд стволов, прошло тенью.

Маришка оседает на запретную землю. Сердце бьётся тревожно. Ветра нет. И не колышется листва, и всё словно мёртво, безжизненно. Ни птицы не слышно, ни шороха лесного.

Маришка оглядывается назад, делает она это невольно, поддаётся страху, и когда поднимается с земли, то видит, что вокруг неё уже непролазная стена из стволов и сучьев. Она бросается к тому месту, с которого только вошла, но нет…ни просвета, ни воздуха глотнуть, ни руки высунуть.

Маришка мечется, Маришка плачет, ругает саму себя и очень хочет домой.

***

–Славное дитя! – этот голос тихий, но Маришка, беспомощная, сползшая на землю в слезах, вскакивает, расслышав его сквозь своё рыдание. Страх сменяется неожиданным спокойствием, когда она видит обладательницу этого голоса.