Dual ч.2

7. Сара

Я сижу на кровати, в прозрачной тьме спальни, исполосованной подсветкой здания. Не могу пошевелиться, не могу даже моргнуть.

Он где-то здесь. Где-то рядом, но я не вижу его. Только плыву в его сознании. В вязком мраке, в худшем кошмаре. В его прошлом.

Не могу выбраться. Застряла.

Я в Нью-Йорке, том черно-белом Нью-Йорке, который изображен на фото начала века. Роста во мне метр с кепкой, живу с родителями в свеженьком, только отстроенном небоскребе, который качается в дни сильного ветра. Особенно это ощущается в лифте, где я и встретил Викторию.

Она в голубом пальто, берете с бантиком; на плечи падают тугие пружины кудрей. Красивая кукла с ярко-синими глазами. Смотрит на меня без стеснения и с нескрываемым интересом. Ее нянька так же смотрит на моего папу. Они все так на него таращатся, будто он — большой вкусный пирог.

«Тебе куда?» — спрашивает девочка, облизнув леденец на палочке.

Я приосаниваюсь, упираю кулаки в бока и стараюсь вообще на нее не смотреть, хоть она мне жутко интересна. Чего ей от меня надо, кукле этой?

«На двадцатый», — бурчу я.

«Ой, мне тоже! — пищит кукла и шагает ближе. — А как тебя зовут?»

«Адам», — бросаю я, разглядывая решетку лифта.

«А меня Виктория. Тори», — говорит она смешным тонким голосом, и в поле моего зрения возникает пухлая ладошка в белой перчатке...

…Отец стягивает автомобильные перчатки. Черные, кожаные, плотные. Я думал, он пробудет в Хэмптонс еще неделю, совсем не ожидал его увидеть. А теперь эти перчатки летят на пол. Я вскакиваю. Лицо отца брезгливо кривится, когда он переводит взгляд с меня на кровать за моей спиной.

Я знал, я ожидал, но удар все равно застает меня врасплох. Боль ослепляет. Я падаю. Тори визжит, забилась в угол кровати. Закрылась одеялом до подбородка, словно оно может ее защитить.

Лишь бы он не тронул ее. Он не может тронуть ее. Хотя с его дрянным, вздорным, буйным характером возможно что угодно.

«Я сказал — никаких баб в доме!» — рычит он и бьет меня снова. Вбивает в пол. Я задыхаюсь, пытаюсь отползти от него, цепляюсь пальцами за паркет. А он подходит, нависает надо мной.

Только не при Тори, только не при ней! Но тут он бьет меня ногой. И тогда — будто плотину прорывает. Я сажусь и приваливаюсь спиной к кровати. Во мне что-то поднимается — волна силы, бурлящая, мощная.

«Сдохни! — кричу я.  — Сдохни! Сдохни!»

Кулак наклонившегося отца замирает у моего лица. Глаза стекленеют. Он распрямляет спину, спотыкаясь, идет к окну. Распахивает створки и ныряет в дождь на улице.

Вниз головой, к далеким уличным фонарям…

…Я в пустыне, в Техасе. Солнце жарит, отражается от капота моей тачки тачки, самой крутой в пятьдесят пятом. Мои ребята выходят следом, вытаскивают из багажника и бросают на песок помятого, трясущегося мужчину. Он лепечет что-то, умоляет.

«Гарри», — говорю я и улыбаюсь. Хочется смеяться — нет, ну правда, морда у Гарри сейчас потешная, а штаны мокрые. Но ребята не поймут.

«Жри песок, Гарри», — велю я, и он начинает заталкивать в рот песок. Давится, кашляет и ест. Слезы стекают по рыхлому носу, руки дрожат. Кто-то из моих людей ржет. Пускай. Нельзя стоять у меня на пути, а тем более доносить на меня в полицию. Я поправляю перчатки — черные, кожаные, плотные. Мои любимые, их я надеваю, когда сажусь за руль. Я киваю ребятам, и сразу двое достают пистолеты — пора заканчивать представление...

…«С меня хватит! — кричит Тори. — Ты превратился в монстра, я не могу больше так!»

А на ее лице уже появились первые морщинки, хотя смотрится она все еще хорошо. Стоит в холле нашего дома, в пальто и шляпке, в руке держит дорожную сумку. Маловата сумка для переезда.

«Эти твои… делишки! И эти люди, которые к тебе приходят! — она сверкает своими ярко-синими глазами. — Я не могу больше так! Не за такого человека я выходила замуж!»

«Не кипятись», — говорю я как можно мягче. Сейчас она одумается, как обычно расплачется, разберет свою сумку и на этом дело закончится. Куда она денется? Куда пойдет без меня? Кому нужна? Даже детей родить не смогла.

Да я делаю ей одолжение, что мы все еще вместе. Но — спокойствие.

«Мы же с тобой, — говорю я. — Одно целое».

Раньше такое казалось ей романтичным. Но не на этот раз.

«Нет, Адам, — она решительно качает головой. — Это окончательно, я ухожу. Гэвин меня подвезет».

И идет к дверям. Я чувствую: что-то не то, в ней что-то переменилось. Шагаю следом, не понимая. Она не может уйти, от меня не уходят!

Тори уже возле двери. Так это всерьез, это окончательно? И она говорит, что не может так жить? Не может так жить? Я понимающе киваю, сжимая и разжимая правый кулак. Смотрю на новенький телефонный аппарат на столике у выхода.

Что ж, так тому и быть. Прощай, Тори…

…Надо мной склонились люди в медицинских халатах. Кожа одного из них белая, как у альбиноса. Больше за маской ничего не видно. Перчатки тоже белые, латексные. В пальцах скальпель.

Я хмурюсь. Ему я не доверяю. Вообще не доверяю им всем, но выбора у меня нет. Я не хочу остаться без силы. И я не хочу больше хранителей, не хочу больше зависеть от какого-то дуала, другого человека. Хватит с меня этих внушений, этих нотаций и слезливых синих глаз, и этих «Я все расскажу полиции». Я не привык подчиняться.