Дурная репутация

Глава 1

— Ну надо же, кто бы мог подумать. Годы идут, а Opéra Garnier как был душной дырой, так ею и остался.

— Вы здесь работали, мсье Оди?

— К сожалению. Это были самые отвратительные четыре года моей жизни.

Сказав это, Лебазье Оди вошёл в кабинет нового директора театра. Ни интерьеры, ни костюмы артистов, ни величие Opéra Garnier не впечатляли его. Скорее, были до тошноты отвратительны.

Парень прекрасно знал, какой гадюшник таился за внешним лоском. Бесконечная конкуренция, любимчики у режиссёров-постановщиков, первые голоса со звёздной болезнью, заезженные сценарии и зависимость от мнения критиков.

Лебазье чуть ли не с пелёнок стремился выступать в Opéra Garnier, чтобы за четыре года работы понять, что всё было напрасно.

Он ненавидел это место.

В этом же месте работал единственный человек в мире, которого он считал своим другом.

— Что с Моншарменом? — спросил Лебазье, сев за длинный стол, во главе которого было место директора. — Нянчит внуков на пенсии?

— Новый директор сам вам всё расскажет.

Вам. Велика важность. Лебазье давно разорвал все связи с проклятым театром, давно увлёкся сольной карьерой, давно прославился с помощью своих сил и талантов.

Правда, и потерял всё это он тоже сам, но думать об этом Лебазье не хотелось.

У него было столько проблем, что ему вообще не хотелось ни о чём думать. Хотелось побыстрее сбежать их этого позолоченного курятника и провести вечер в обнимку с бутылкой виски.

Он провёл ладонью по лицу, глубоко вздохнув, пытаясь придать себе безразличный вид.

В кабинет вошли знакомые люди: ведущий женский голос Opéra Garnier Карлотта Джудичелли и ведущий мужской — Виктуар Виардо. Они не смотрели на Лебазье, а он в ответ смотрел сквозь них.

Ни приветствий, ни улыбок, лишь гробовая тишина. К счастью, вскоре в кабинет вошёл новый директор. Коренастый, широкий в плечах, в его чёрных волосах проглядывала седина. Его мускулы прекрасно гармонировали с округлым пузом, из-за чего создавалось ощущение, будто бы этого человека лепили из закруглённых квадратов.

— Меня зовут Гаскон Мартен, — произнёс он, закурив сигарету. — А ты..?

— Лебазье Оди.

— Блудный сын, — хмыкнула Карлотта. — Ты снова принесёшь нам сплошные неприятности, Лебазье?

— Приложу все усилия, Лотта.

Она в ответ закатила чёрные, вечно смеющиеся глаза.

— Оди, — произнёс Гаскон. — Арман Моншармен выделил для тебя отдельный пункт в своём завещании.

Лебазье нахмурился, услышав это.

— Завещание?

— Оно содержало шестьдесят страниц описи имущества, — Гаскон затянулся сигаретой, открыл чемоданчик с документами, вынул бумаги. — Что-то ушло родственникам, а что-то Моншармен завещал своей второй семье — вам.

Парень опешил, побледнел, перестал дышать.

— ...к... как?

— Приплыли, — произнёс Виктуар, протирая круглые очки. — И после этого ты имеешь наглость зваться его сыном?

— А он всем нам тебя в пример ставил, — хмыкнула Карлотта. — Какой трудолюбивый парень, думает только об искусстве, не говорит, а поёт. Не баритон, а дар богов.

В голове зашумело. Лебазье беспомощно смотрел на Виктуара, на Карлотту, на Гаскона, но ни у кого в глазах не находил понимания или поддержки. Наоборот. Чужие взгляды словно давали ему болезненную пощёчину.

Моншармен мёртв.

Как? Когда? Почему Лебазье об этом не знал?!

Он редко связывался с биологическим отцом, считал себя чужим для него. К тому же, Лебазье хотел вернуться в Opéra Garnier с триумфом, хотел сравнять этот проклятый театр с землёй.

Но... но...

Лебазье сдавленно, болезненно хохотнул и провёл по лицу ледяной ладонью.

Он не верил. Его разыгрывали.

— У тебя есть сердце, Лебазье? — Карлотта сощурилась и подалась вперёд. — Твой papà мёртв. И хуже всего: он застрелился. Здесь. В этом кабинете.

Лебазье смотрел на неё, и лицо примы плыло перед глазами. К горлу подступила тошнота.

— Да, Лебазье. Он сделал это сам. В ночь, когда мы играли на премьере. В ночь, когда от воя органа театр ходил ходуном. Он застрелился. А тебе. Как обычно. Наплевать.

Лебазье сжал кулаки с такой силой, что из ладоней пошла кровь. Он не сводил глаз с Карлотты и не мог поверить её словам. От потрясения голову словно разрывало на части.

Прима невесело хмыкнула, глядя на него. Она не добилась его слёз, а потому осталась разочарована.

— Как, мать вашу..? Почему?

— Ты его сын, — отмахнулся Виктуар. — Тебе виднее.

Лебазье скрежетнул зубами. Если бы Гаскон не прокашлялся в кулак, он бы набросился на мужчину и сломал бы его безупречно прямой нос в трёх местах.

— Согласно завещанию, ты, Джудичелли, получаешь домик в Сен-Дени...

Девушка расплылась в самодовольной ухмылке.

— В своём прощальном письме Моншармен извинялся, что не сможет посетить твою свадьбу. Этот дом — его прощальный подарок золотому сопрано Франции.

Карлотта лишь кивнула, закрыв глаза. По её лицу сложно было понять, довольна она наследством или нет.

— Тебе, Виктуар, он завещал права на большую часть партитур и постановок. Как обычно, 30% с заработка уходят тебе, плюс гонорар, если собираешься выступать.

Лицо Виктуара мгновенно смягчилось.

— А ты, Оди...

Лебазье скрежетнул зубами, поднявшись из-за стола.

— Чтоб вы провалились с этим завещанием. Нихрена мне не нужно! Забирайте! Всё забирайте! Проклятые крысы...

Карлотта откинула голову назад и звонко расхохоталась, прикрыв ладонью нижнюю часть лица.

— От крысы слышим, Лебазье, от крысы слышим.

Виктуар откинулся на спинке стула, глядя на парня свысока.

— Говорят, ты снова вляпался в историю. Ну и чью жену ты обрюхатил на этот раз?

Лебазье заскрежетал зубами. Он надеялся, что все эти грязные слухи не дойдут до театра, надеялся, что о нём предпочтут забыть и стереть из жизни, как тяжёлое воспоминание.

Но слава Лебазье всегда бежала впереди него.