Двенадцать шагов

Двенадцать шагов

Колин Голл

Двенадцать шагов

Буэнос-Айрес, 1947 г.

Старый дом, если судить по внешнему виду, который не радовал и не внушал надежду, и в самом деле выглядел как дом призраков. Разве не такие порядком обветшалые и заброшенные дома с их слабой способностью противостоять упадку являются неотъемлемой частью их обязательного существования. Возможно, что и так: только самая природа запустения наделила его всем, что делает его мрачным, а призраки, соответственно, к нему прилагались, как должное. По сей день я помню его таким, каким увидел его тогда: безжизненным, но романтичным.

Я достал из холщовой сумки блокнот, карандаш, ластик, тряпку и положил все сверху сумки. Я не мог сразу решить, как лучше начать – сидя или стоя, но придя к мысли, что рисовать сидя все же удобнее, стал оглядываться с тем, чтобы найти подходящий предмет, на котором можно сидеть. На дворе, заваленном всяким хламом, я нашел достаточно прочный ящик стола, поставил его нижней частью на землю, и таким образом приспособил его для сиденья, а затем я открыл блокнот на чистой странице, взял карандаш и, не зная с чего начать, стал внимательно рассматривать дом и то, что его окружало, включая сломанные и поврежденные вещи, рассеянные по двору: здесь все для меня было интересно. Когда я сделал общий эскиз, я принялся рисовать крышу, это заставляло меня часто смотреть наверх. Для меня не было большего удовольствия, чем рисовать пустующий дом, - он был совершенно в моем духе. Какой радостью для человека с романтической натурой и живым воображением было находиться теплым летним днем в таком уединенном месте, как это. Через час я сделал почти готовый рисунок, конечно, он был еще далек до завершения, казался плоским, мало деталей, но я устал, закрыл блокнот, решив завтра сделать остальное, положил руки сверху него и устремил задумчивый взгляд вперед. Глядя на зиявшие пустотой темные окна первого этажа, я обратил свой взор на второй. Неожиданно я увидел то, что вызвало у меня столь сильное удивление, что я замер на месте: я сидел беспомощно на ящике, не в силах пошевелиться от потрясения: из окна второго этажа на меня смотрела старая женщина. Она сидела в полутемной комнате, как мне представляется, близко придвинув кресло к окну, и, о смятение мое, внимательно смотрела на меня. Сначала даже я не поверил своим глазам. Но она не была призраком, а старой грузной женщиной. Тем самым живой человек заставил меня усомниться в том, что дом необитаем. Я поднялся и, чувствуя себя обязанным, отвесил учтивый поклон – она как-то по-особенному улыбнулась, не сводя глаз с меня: я не нашел ничего лучшего как улыбнуться в ответ. Не зная как быть – подойти к ней или остаться на месте, я тем временем открыл блокнот и показал ей свой рисунок. Она приняла это во внимание, сделала поощрительный жест и стала что-то говорить, но я, конечно, не услышал ни слова и развел руками, давая ей это понять, она кивнула и мы обменялись улыбками. Мысленно сопоставив ветхий вид дома с ее внешностью и возрастом, я невольно пришел к заключению, что она бедная одинокая женщина. Ее самой яркой особенностью, помимо длинных седых волос, поднятых очень высоко – ей для этого не потребовалось много времени, я выделил бы редкую для такого возраста благородную женственность и утонченность, которая встречается только в христианских странах, где женщина может занимать высокое общественное положение благодаря своим достоинствам и состоянию. И облик и манеры ее произвела на меня большое впечатление. При этом она не возбуждала во мне никаких иных чувств, кроме вполне естественного любопытства. Было ясно, что она обнаружила во мне то, что растрогало душу: моя молодость и привлекательность приятно волновали ее. Что бы ни чувствовала и ни думала эта женщина, она непроизвольно обращалась к моему чувству скромности. Хотя я вред ли возмутил ее своим вторжением, все же она была больше обеспокоена, чем удивлена, так как не сразу поняла, чем вызван мой приход. Но не тем, что я посягнул на частную собственность, а самим фактом моего присутствия. Я не утверждаю, что в этих обстоятельствах, усугубленных ее странным видом, я был самым растерянным человеком в мире, однако, на минуту-другую я потерял власть над собой. Коль скоро для меня было настоящей пыткой находится здесь - при свойственной мне обостренности восприятия присутствие в чужом дворе стало для меня невыносимым, - мне следовало уйти. Я сунул блокнот в сумку, повесил ее на плечо, затем потер ладони, указательным пальцем стал тереть основание большого пальца левой руки, как если бы там была грязь, - мне нелегко было справиться с волнением, зная, что женщина следит за мной, убрал волосы за уши и со вздохом поднял глаза к окну.

-Можно прийти завтра? – громко спросил я, разумеется, у меня и в мыслях не было вернуться сюда, просто, побуждаемый силою привычки, я не мог уйти, ничего не сказав.

Нет, сомнений в том, что сердце этой старой женщины было исполнено симпатии ко мне. Она кивнула в ответ и это представляется мне лучшим тому доказательством. На том мы и расстались.

На следующий день, я размышлял за завтраком, надлежит ли мне принять приглашение хозяйки ветхого дома и склонился к мысли, что мне ходить туда вовсе не обязательно. В этом не было уже ничего нового и интересного. Однако какое-то смутное чувство мешало мне удовлетвориться принятым решением. Красивых мест в Аргентине было в избытке: свое путешествие я начинал с Буэнос-Айреса, город показался мне много интереснее, чем позволяли надеяться мои представления, здесь меня ждали большие впечатления , хотя я путешествовал не без того, чтобы собрать разнообразный материал для работы. Ради этого я и приехал из Америки. Тот старый и внушительный дом на окраине города завораживал меня какой-то тайной, и потом старая женщина вызывала у меня интерес. В полдень я почувствовал, что она имеет право разделить со мной это чувство, и, преисполнившись решимости, отправился на улицу Лакарра, дом находился выше озера Лаго Сольдати, конечно же, я не рассчитывал, что мне предстоит познакомиться с ней ближе. И вот я вошел внутрь и оказался в тенистой прохладе двора. Вместо ящика, на котором я сидел, стоял стул. Я совершенно этого не ожидал и посмотрел в окно, как и все другие окна, в которых отражалось небо, оно было закрыто. Надо сказать, стул имел высокую изогнутую спинку и мягкое, обитое бархатом сиденье. Этот знак доброты меня тронул. Я приступил к работе немедленно, но на мое усердие влияло любопытство: я стал непоследователен и рассеян, кипя нетерпением, я то и дело поднимал глаза к окну, понятное дело, питая к женщине большое любопытство, я очень хотел увидеть ее снова. Наконец она появилась в окне – я почувствовал облегчение и, радуясь своему с ней знакомству, дававшему мне право находиться в ее дворе, я встал и показал рисунок. Он к этому времени обрел выразительность и окончательный свой вид. Она улыбнулась. Если бы только этим все и ограничилось! Когда я закрыл блокнот, чтобы положить его в сумку на землю что-то упало, довольно далеко от меня. Я не придал этому никакого значения: видя, что я не склонен утруждать себя поиском какой-то упавшей вещи, женщина высунула руку и снова бросила что-то маленькое и блестящее. Я поднял с земли жемчужину, при одобрительном взгляде женщины, жемчужину эту я положил в карман и стал искать другую. У меня возник соответствующий вопрос, он напрашивался сам собой, но я не смог спросить – щедрая на подарки женщина исчезла за занавеской. Это меня немного смутило, я уходил с вопросами, которым не находил объяснение. За воротами я остановился, достал из кармана жемчужины и вне себя от удивления стал разглядывать каждую в отдельности. Они были ослепительно белые и имели перламутровый блеск, столь характерный для жемчуга. Было в этом подарке что-то такое, чего я не мог понять. Но желание убедиться в подлинности жемчужин быстро сняло это недоумение. На исходе дня я вошел в ювелирный магазин, он располагался на противоположной стороне отеля « Бальванера», на Авенида Диаз Велез. Его владельцем был маленький худой человек лет пятидесяти, в очках, по имени Эктор Альберди. Держался он спокойно и серьезно, односложно отвечал на вопросы и оказался не в меру благодушным. Словом он сразу внушил мне уважение к себе той простой элегантностью, какая характерна для воспитанных людей в хорошем обществе: голос тихий и мягкий, взгляд серых блестящих глаз пронизывающий, манеры приятные, в обращении сдержан и учтив. Дела он вел безупречно.