Двенадцать звезд

Глава 8. Долгузагар в дурном настроении

Рыбы-начальники с удовольствием отправятся в командировку. Такие путешествия позволяют быстрее рассеяться меланхолии, в которой лучше пребывать одному.

Астрологический справочник

Он скакал всю ночь. Потом взошло солнце: яркое, почти не затуманенное дымкой и копотью, оно походило на огромный желтяк.

В его лучах перед Долгузагаром предстала чудесная страна: со светлым песком, лишь чуть припорошенным пеплом, с живыми камнями и скалами — бурыми, желтыми, ржавыми, кирпичного цвета, совсем не похожими на куски вулканической пемзы, разбросанные по Горгороту, и тамошнюю материковую породу, цветом, на ощупь и даже запахом гари больше напоминающую чугун, а не камень. Кое-где из песка торчали тонкие и жесткие бледные листья, похожие на выбеленные и высушенные солнцем лопатки скелета, усаженные по краям шипами длиной в палец.

Впрочем, попадались здесь и скелеты. Когда всадник ослабил поводья и жеребец пошел шагом, обманутый сходством, он устремился к очередной бледной лопасти, которая как раз оказалась самой настоящей иззубренной песком и временем лопаткой почти рассыпавшегося, наполовину заметенного песком костяка.

Мышастый опустил морду к лопатке, однако тут же издал негодующее фырканье и ударил по кости копытом. Та треснула, из-под нее выскользнула блестящая, словно лакированная черная змейка и, зашипев, показала коню трепещущее раздвоенное жало и ярко-оранжевое горлышко. Жеребец с испуганным ржанием отпрянул, вырвав всадника из оцепенения.

— Полно, полно, — пробормотал Долгузагар. — Не связывайся с аспидом. От его яда нет противоядия, пять ударов сердца — и ты покойник.

И комендант направил Мышастого правее восходящего Солнца.

— Там вода, — сказал он.

Дороги не было, но Долгузагар в ней не нуждался: в этих местах достаточно было двигаться вниз по склону, в направлении, на которое указывала сеть бурых канавок, похожих на кровеносные жилы. Это были следы редких дождей: вода размывала буро-ржавую глину, и та осаждалась в руслах.

Когда Мышастый устал, Долгузагар спешился и шел рядом с жеребцом, пока не нашел скалу, под которой можно было укрыться от солнца. Как только всадник снял с коня сбрую, тот со вздохом почти человеческого облегчения опустил голову и закрыл глаза.

Бросив потник и седло сушиться на солнце, комендант вернулся в тень. Ему смутно помнилось, что он не спал больше суток, но в сон его не клонило. Вместо этого он достал из седельной сумы кожаную бутылку и приложился к горлышку.

То ли от жары, то ли еще от чего, но степлившееся вино приобрело странный металлический привкус, похожий на привкус крови. Долгузагар даже подумал, уж не попала ли кровь в бутылку во время стычки, но, сколько ему помнилось, бутылку он открыл уже после. Он попробовал выпить еще, но желудок запротестовал, и все вино оказалось на песке.

Странно. Ему нравилось отрубить у противника руку или ногу, а еще лучше — голову, чтобы из обрубка ударила фонтаном кровь, орошая все вокруг мелким дождем. Ему нравилось чувствовать кожей теплые капли, ловить языком соленые брызги, благо тогда у него имелись оруженосцы и ему не приходилось самому приводить в порядок доспехи и одежду.

Ламех’ин

Солдаты-харадрим произносили это слово шепотом, думая, что Долгузагар их не слышит. Они предпочитали, когда их командир просто убивал одного противника и переходил к другому, как пахарь переходит от поля к полю, кузнец — от подковы к косе, а гончар — от горшка к кувшину.

«Ламех» — так в Хараде называют кровососущих нетопырей. И не только нетопырей. А «ламех’ин» значит «дитя кровососа». Ничего удивительного, ведь еще прадедов Долгузагаровых солдат в детстве пугали рассказами о его матери: Нилутиль ан-Атцун, прозванная за хрупкое сложение и невысокий рост «Миймит» — «Малышка», увлекшись черной магией, сошла с ума и в пустыне сосала кровь у людей.

Наверное, ее сын тоже сошел с ума, раз привкус крови внушает ему отвращение. Долгузагар с досадой отшвырнул бесполезную бутыль, и та с утробным бульканьем покатилась по камням. Покопавшись в седельных сумах, комендант извлек оттуда небольшую фляжку с водой и взболтнул: неполная.

Какая, в конце концов, разница? Все, кого он знал, кто был ему хоть как-то близок, умерли или исчезли из его жизни. Даже Сам, от которого этого можно было ожидать в последнюю очередь. Память Долгузагара превратилась в бочку с маринованной селедкой, откуда рыбьи головы смотрят глазами мертвецов — то ли укоризненно, то ли призывно.

Отхлебнув из фляги, комендант решил выкинуть из переметных сум все лишнее и тем облегчить Мышастому жизнь. Вслед за бутылкой на песок полетели резная деревянная шкатулка с лекарствами, плащ и сверток светлого шелка.

Еды в сумах не было. Подумав, Долгузагар поднял сверток и, развернув его, обнаружил небольшие плоские хлебцы, уложенные каждый между двумя сухими кленовыми листьями и перевязанные серебристым шелковым шнурком. Пахло от них травами. Человеческой едой это назвать трудно, но все лучше, чем мясо, срезанное с ляжки убитого орка, которую перед тем прижгли факелом. И комендант, убрав сверток обратно в суму, сел на песок рядом с всхрапывающим во сне Мышастым.

Глядя, как тени валунов медленно ползут по желтому песку, он думал о довоенном прошлом, которое, казалось, было окружено золотистым сиянием, как тот солнечный день сорок или пятьдесят лет тому назад, когда в лагерь у реки приехали Сибилл и Авенир. Светловолосый и порывистый, похожий на щурку Сибилл был, наверное, единственным человеком, которого Долгузагар мог назвать другом. Может, потому, что спас ему жизнь и был с ним откровенен, а Сибилл сохранил его откровенность в тайне…