Двенадцатая, которой имя Месть-и-Горечь

Двенадцатая, которой имя Месть-и-Горечь

Птахе четырнадцать. Она впервые пробует ворожить самостоятельно. Родители делают вид, что не происходит ничего необычного, чтобы не накликать беду, но на самом деле волнуются, это понятно. Птаха же не боится, ну разве что чуточку. Она надевает рубашку, которую вышивала мать, и подпоясывается плетёным кожаным пояском - подарком отца. Родители могучими охранительными словами их заговорили — ну что может случиться с Птахой при таких-то оберегах?

Босая и простоволосая, укрытая рыжими волосами, словно плащом, Птаха ночью идёт к тихому пруду, спрятавшемуся в таёжной чаще. Ни зверь, ни птица, ни гад ползучий не трогают её, а люди… их она не встречает.

Наклоняется над чёрным зеркалом воды, вдыхает терпкий сырой запах. Темнота не мешает Птахе видеть, обнимает за плечи, тихо-тихо поёт свою далёкую песню. Собравшись с силами, Птаха читает заговор, неверным, но молодым и живым голосом заклинает воду.

Птахе четырнадцать. Она, как и многие в её возрасте, гадает на жениха, вот только Птаха не просто любопытная девчонка, а настоящая ведьма.

— Покажи мне судьбу мою, приоткрой завесу, — просит она, и водная гладь обращается туманной пропастью.

Из тумана проступает песчаный берег реки, далёкий лес, низкое небо. Статная женская фигура неподвижно стоит, глядя вдаль. Птаха не может разобрать деталей и понимает, что это она и есть. Взрослая, красивая!

Он идёт по песку, высокий, гордый, величественный. Он облачён в доспехи, но Птаха не успевает рассмотреть знаки на них. Мужчина протягивает ей кольцо и почему-то пару серёжек. Серьги, это, конечно, странно, но кольцо — главное! Оно красивое, изящное, с большим ярко-красным камнем.

Птаха с жадным любопытством всматривается в смуглое лицо дарителя. Он красив так, как люди не могут быть красивы, благородной, изящной и совершенной инойкрасотой. По-женски чувственные губы шевелятся — он что-то говорит, но Птаха не слышит слов. Она глядит в большие глаза и в изумрудной их глубине видит тень горькой, давней печали. Ведьминское чутьё подсказывает, что печаль эта по потерянной любви. О, если он лишился своей возлюбленной, то может, Птахе суждено утешить раненое сердце?

Лицо заслоняет собой всё, но Птаха так и не может понять, кто он. Человек? Нет, не похож. И точно не эльф. Эво, первородный дух мира? Но почти все Эво покинули северные земли… Наверное, полукровка.

Прекрасное лицо её судьбы тает, но Птаха ещё долго сидит, тяжело дыша, и бессмысленно смотрит в обычную уже воду.
 

***

Птахе девятнадцать, и она счастливо улыбается, принимая обручальное кольцо от ведьмака из соседнего села. Русый коренастый ведьмак на волшебное видение в чёрном пруду не похож, но она и не вспоминает о самых первых своих чарах, зная, что начинающим свойственно ошибаться. Вскоре молодые гуляют свадьбу. Мать Птахи, уже год как вдова, гадает на воске и на полынном дыме, пытаясь узнать будущее любимой дочери. Она не рассказывает Птахе о полученных ответах, надеясь, что всё обойдётся.
 

***
Птахе двадцать пять, и она учит первенца первым чародейским словам. Они с мужем переехали в городок, который кажется Птахе огромным по сравнению с родным селом. Ведьмачью чету принимают неплохо, за работу платят исправно и напраслины не возводят. Новый дом Птахе по душе.
 

***
Двадцать шестую весну Птаха ходит по земле, когда в городок наведывается Святая Охота. Ржут белоснежные эльфийские кони, лают псы, растекается по полу алая кровь молодого ведьмака, смешиваясь с кровью его сына.

Самой Птахе не достаётся лёгкой смерти. Её хватают и связывают, вопящую, вырывающуюся из их крепких рук. Приговор однозначен. Она ведьма, а всё человеческое колдовство — от Великого Ворона. Прислужнице Великого Ворона гореть на костре заживо.

Низкое серое небо нависает над городом, гомонит мрачная толпа. Внезапно тревожный рожок вспарывает воздух. Сжечь Птаху не успевают.

Всадники налетают, как чёрный ветер, как безумство пламени, как буря. Они убивают и жгут, упиваются чужой смертью, чужой болью. Эльфийские клинки Охотников ломаются под их ударами, а у большинства горожан и вовсе не хватает духу сопротивляться. Но когда один из всадников останавливает злющую лошадь возле столба, к которому привязана Птаха, он не убивает её. Сверкает лезвие ножа, распарывая верёвки. Она тихо стонет, падает на колени. Ноги слишком болят, чтобы куда-то идти. Да и зачем? Теперь, когда дом обагрился кровью её мужа и сына?..

— Пошла! — рычит всадник, и Птаха отстранённо удивляется женскому голосу. — Нечего тут лежать, а то я сама тебя подпалю!

В ушах всадницы блестят знакомыми алыми каплями серьги, алый камень сверкает в рукояти её меча. Под перчаткой она наверняка носит кольцо, замыкающее контур. Птаха подчиняется. Всадница бросает ей свой плащ. На чёрном шерстяном полотнище вышита оскалившаяся волчья морда. Наверное, плащ тёплый, но важнее то, что он позволяет Птахе беспрепятственно выйти из города.

Птаха спускается к реке. За её спиной горит город, горит дом, горят тела сына и мужа.

Он идёт по песку, высокий, гордый, величественный.

Его доспехи в крови и грязи. Он увенчан короной, в которой сверкает алый камень, словно безумный третий глаз во лбу. Такой же камень в его кольце и в рукояти его меча. Птаха стоит, завернувшись в плащ одной из его всадниц, и совсем не боится. Разве ведьма должна испытывать страх?

— Герт, — шепчет она имя из старых добрых сказок, которые рассказывала бабка когда-то, в другой жизни без крови и огня.

Он кривится.

— Жаждущий… Это забытое имя. Зови меня Тилумарон, ведьма.

Мёртвый Ужас. Она знает значение этого слова, хотя и не помнит откуда.

— Они забрали у тебя всё, верно? Я вижу в тебе тень горечи, подобной моей. Ты хочешь отомстить?

Говорят, что Первенцы Аз любят лишь однажды. Говорят, что потеряв свою пару, многие из них сходят с ума, так тесно мир сплетает души двух своих старших детей. Ведьма смотрит в большие изумрудные глаза Эво — конечно же он Эво, как она раньше не догадалась — и понимает, что слухи не врут. Кажется, она когда-то собиралась исцелить это сердце? Ха-х, кто бы её собственное исцелил!

— Да. Я хочу.

Тогда, в первый раз, она гадала на судьбу, так кто виноват, что судьба её не в любви, и не в семейном тёплом гнезде?

Он протягивает ей кольцо и пару серёг с алыми камнями. Ещё один камень отдаёт без оправы, поясняя, что сам сделает потом оружие ей по руке. Ведьма принимает дар. Ведомая древним чутьём, она опускается на колено, склонив голову.

Тилумарон кладёт руку ей на плечо. Тёмная, тяжёлая сила прошивает смертное тело ведьмы, начиная менять его. Она и не думает бежать или сопротивляться.

— Я нарекаю тебя Нерим-на-Натог, Месть-и-Горечь. Отныне и навеки ты принадлежишь мне. Встань, Двенадцатая из Чернокнижников Башни!

Пошатываясь, Двенадцатая поднимается. Где-то далеко мать Птахи роняет кувшин со свежим молоком и с воем падает на колени, потеряв единственную дочь.