Двойник для шута

ГЛАВА 20

ГЛАВА 20

Сивард маялся бессонницей. Шел четвертый час утра, и нужно было думать о начале нового дня, а он все еще не расстался со старым.

Как бы ему ни хотелось возразить Аластеру, упрекнуть его в излишней подозрительности, но все говорило о том, что герцог, как всегда, оказался прав. Двое бангалорцев снова ушли от преследователей, подставив вместо себя ничего не подозревающих людей. Или подозревающих, но какое это имело значение.

Начальник Тайной службы уже сгрыз себе ногти на правой руке и теперь приканчивал левую. Он рвал и кусал пальцы с такой яростью, что в нескольких местах прокусил себе руку до крови. Однако это не помогало.

Утром они с Джералдином поедут в Малахитовую базилику и там будут присутствовать на отпевании Коротышки Ньоль–ньоля. Что он знал об этом человеке? Что его звали Рэндалл и он был готов пожертвовать ради друзей своей жизнью. Достаточно ли этого, чтобы говорить прощальное слово? Сивард думал, что да. Если знаешь о человеке так много, считай, что знаешь все. А прочее — это уже детали, которые никого не интересуют.

Не в меру ретивый сотрудник предложил в порыве вдохновения выставить тело Коротышки в назидание другим и во всеуслышание объявить, что он — разбойник и контрабандист, промышлявший против империи и императора и поплатившийся за это. Сивард вытолкал его в шею и велел никогда в жизни не появляться в здании на площади Цветов, а все равно было тошно, будто эти нечистые мысли принадлежали частично и ему. Коротышку–то они как раз не задевали. Говорят: чистому — все чисто.

Одноглазый покряхтел, посопел и перевернулся на другой бок.

Самое удивительное, что спать–то как раз хотелось отчаянно, но все время что–то мешало этому сладкому процессу отрешения от всех земных скорбей и горестей. Мешала не в меру мягкая постель и подушка, в которой пух сбился комками. Потом мешало слишком теплое одеяло, и Сивард поменял его на легкое покрывало, под которым, естественно, тут же замерз. Затем основательно подпортили отдых ноющая спина и собственные руки, которые — ни с того ни с сего — стало некуда девать. Потом заболели ноги — это после трех часов пребывания в горизонтальном положении. Нужно ли говорить о том, что жажда и голод одолевали попеременно и вместе, как выпадет, а голова гудела как колокол.

Мучали две основные мысли. Первая — о том, что завтра, точнее, уже сегодня днем короли, князья и маркграфы, прибывшие на свадьбу императора и прогостившие здесь около двух с лишком месяцев, наконец отбывают восвояси. Естественно, что на прощальном обеде в их честь император должен присутствовать всенепременно, а в настоящий момент это означало еще одно возможное убийство. Сивард буквально нашпиговал дворец своими подчиненными, но особо на них не надеялся. В прошлый раз императора убили у него на глазах.

Во–вторых, осмотрев тело убитого Коротышкой йетта, одноглазый нашел татуировку на внутренней стороне предплечья. Она сверкала и переливалась всеми цветами радуги, но была размером с ноготь мизинца, и в подробностях ее можно было рассмотреть только через увеличительное стекло. Стекло Сивард одолжил у Аббона Флерийского и провел за изучением рисунка больше двух часов.

Но главное он понял с первого же взгляда: татуировка изображала крылатого ящера, оскалившего свою огромную пасть.

Призрак дракона не давал начальнику Тайной службы спокойно жить и дышать. Он немедленно отправился в библиотеку и там быстро и легко выяснил у господина Олдена Фейта (с которым у него начало завязываться что–то вроде дружеских отношений), что материальным воплощением грозного бога Терея был все тот же дракон, если верить летописям. Теперь сивард ни минуты не сомневался в том, что йетты исполняли волю своего неизвестного повелителя именно по этой причине. Полученные доказательства были, конечно, косвенными, но на кого стали бы с наибольшей охотой работать убийцы Терея, как не на последнего дракона Лунггара?

Итак, Сивард был уверен, что его враг живет на Бангалоре.

Что его враг не является человеком.

Что теперь он отыщет этого врага хоть под землей.

А еще одноглазый не мог не думать о пресловутой короне архонта, закрывающей все лицо, и о том странном этикете, согласно которому никто и никогда, кроме самых приближенных лиц, не видел архонта без этого сооружения. Эти сведения он совершенно случайно почерпнул из беседы с бывшим альворанским послом Шовеленом, пытаясь выяснить у него как можно больше подробностей о далеком и таинственном архипелаге.

* * *

Под землей было тихо–тихо. Только изредка со сводов капала вода, стекая в огромный черный бассейн, находившийся в центре зала, и тогда звук ударившейся о поверхность воды капли разносился по всему пространству, оглушая присутствующих.

Посреди бассейна был установлен стол, сколоченный из свежесрубленных молодых дубочков, с которых только срезали ветки. Бревенчатая столешница пахла молодой, полной соков и сил древесиной.

На нем лежало прекрасное, сильное, загорелое тело, лишенное головы. В ногах и у изголовья стояли чаши, наполненные морской водой, в которых торчали высокие толстые свечи зеленого воска. Стекая в воду, воск моментально застывал, принимая самые причудливые формы.

Тело было почти обнажено. Но на запястьях и лодыжках тускло переливались тяжелые золотые браслеты в виде дракона, кусающего себя за хвост, с изумрудными глазами и чешуей, а бедра прикрывала повязка, сделанная из золотой ткани. Многочисленные шнуры и ремни опоясывали тонкую талию, причудливо переплетаясь и спускаясь почти до колен. Ноги были обуты в легкие сандалии из мягкой кожи, выкрашенной в зеленый цвет, с золотыми застежками.

Неподалеку, на каменном холодном постаменте, возлежал человек в серебряной маске, похожий на ожившую мумию.

Вокруг него стояло десять магистров Ордена Черной Змеи. Каждый из них держал в руках какой–то предмет. У брата Анаконды был кривой нож, у брата Кобры — хризопразовая чаша, полная каких–то душистых кореньев, брат Саргонская гадюка осторожно удерживал на весу мягкие повязки. Дело нашлось каждому.