Джонни Ринго

Джонни Ринго

Протяжные гудки вновь сменяются частыми и краткими. Не отвечает. Что если на этом всё и закончится? В последнее время ссоры не редкость, но такой, как сегодня, точно ещё не было. Пронзительные крики, разбитая посуда, пощёчина, отвратительные слова… Что если они перешли точку невозврата? Вновь эти короткие гудки и никакого ответа. Сбрасывает трубку. Чёрт!

Он с чувством отвращения к самому себе, пошатываясь, брёл по темной, пустынной улице, раз за разом нажимал кнопки телефона и прикладывал его к уху. Противное чувство после выпитого стакана дешевого виски усиливала бесконечная морось. Мерзко. Намокшие волосы прилипали ко лбу, а злость росла с каждой секундой. Сейчас он наверняка выглядит как ничтожество.

Я понимаю, что тебе нелегко, но в её положение тоже можно войти, — говорил лучший друг Джонни. — Она волнуется, ведь единственного кормильца просто взяли и вышвырнули с должности.

Да, именно вышвырнули. Без объяснений.

Прости, Джонни, знаю, это неожиданно, — но с сегодняшнего дня ты здесь больше не работаешь. Ты отличный парень, поэтому без труда найдёшь работу.

Ну да, конечно. Жирной свинье, как он, легко такое говорить. Пусть попробует найти работу в этом городе! Даже заранее не предупредил, чёртова свиноматка.

Не удивительно, что Энни волнуется, — попробуй прожить на оставшиеся в закромах гроши с маленьким ребёнком на руках. Он всё прекрасно понимал. Он делает всё возможное, чтобы найти работу, но постоянные причитания, перерастающие в истерику со слезами, мешают сосредоточиться. Он ищет работу и найдёт, но не за неделю же!

Как он устал от этих ссор…

Уверен, если бы Ребекка была повзрослее, Энни бы тоже стала работать — вдвоём легче, чем одному. Повезло тебе с ней — всегда поддержит в трудную минуту.

Алан прав — Энни идеальная женщина. Одновременно сильная и нежная. Удивительно, что такое сокровище вышло замуж за такого, как он. Ущербное ничтожество, которое с затуманенным от алкоголя разумом плетётся по грязной улице, словно промокшая беспризорная псина. И эта женщина родила ему дочь! Подарила комочек счастья, который только недавно научился ходить на своих крохотных ножках. А он, это ущербное промокшее ничтожество, даже не в силах их прокормить.

Эй, Джонни, всё наладится, главное не опускать руки. Я могу дать взаймы и, если хочешь, расспросить знакомых — вдруг кому-нибудь нужен…

Спасибо, он уж как-нибудь сам. Пусть он уже стоит на краю обрыва, гордость до последнего останется с ним. Алан прекрасный друг — всегда выслушает и поможет, но для Джонни будет унизительно получить место не своими силами. Лучше сдохнуть в канаве, чем уже в который раз остаться в долгу у этого добродушного человека, верящего, что у него — Джонни Ринго, ущербного промокшего ничтожества, — ещё есть шанс всё исправить.

Энни простит тебя, как только извинишься.

Какая глупость. Разве это возможно? Как она простит его после всех этих криков и едких слов? А теперь он ещё и напился: она ведь не любит, когда от него пахнет алкоголем. Если он встанет на колени, скажет, что последняя сволочь, и сердечно извинится за это… она его простит? Может быть, а может, и нет. Возможно, она уже собрала вещи и ушла к маме, и теперь делится с ней своим горем. Она сильная, но иногда тоже чувствует себя слабой.

Почему всё это происходит именно с ним?

Ему надоело ходить по этим грязным серым улицам, надоело стучаться в двери и слышать отказы, надоело выскребать из карманов последнюю мелочь, надоело смотреть по телевизору на этих зажравшихся, вечно улыбающихся звёзд. Надоело. Его раздражает это жалкое существование.

Как же тяжело жить…

В последние дни он думает об этом всё больше и больше. Он сломался? Так просто? А он ничтожнее, чем казался! Ничтожнее…

Джонни шёл медленно и неуверенно, опирался о стены домов. Он уже забросил названивать и убедил себя, что когда откроет входную дверь, его встретит лишь звенящая пустая тишина. Ему некуда спешить. Да и незачем.

Он вышел на перекрёсток двух улиц и ступил на блестящий в свете фонарей чёрный асфальт. Он шёл, не замечая, как с визгом и оглушительными сигналами клаксона на него летит машина.

Удар о бампер, короткий полёт и жёсткое приземление.

Это конец.

***

Яркий свет виден даже сквозь закрытые веки. Джонни открыл глаза. Это не комната — нет ни стен, ни пола, ни потолка. Это белая пустота, которая окутывала со всех сторон, и не видно её конца. Слышны только свистящие вздохи. Куда он попал? Как выбраться отсюда? Осмотревшись, Джонни пошёл. Куда угодно, главное идти — эта ослепляющая бескрайняя белизна давила на него, вызывала легкую панику.

Он не шёл, а словно парил, пусть и двигался своей привычной походкой — размашистой и пружинящей. Ничто не касалось его ног… Только сейчас он понял, что они босы, да и одежда совсем не та: вместо заношенной куртки и потёртых джинсов тела касалась мягкая хлопковая рубаха с длинным подолом. Почему он не в своей одежде? Как выбраться отсюда?

Джонни побежал, вытянув руки. Здесь должна быть дверь, здесь должен быть выход. Почему он тут? Ему нужно выбраться отсюда.

Что-то скрипнуло позади. Вдалеке, среди белой пелены, выделялось пятно — небольшое и чем-то похожее на неровный шестиугольник, угловатый темный контур выделял его с одного бока. Раздался протяжный скрип, и контур стал жирнее. Неужели это… дверь? Но ведь раньше её здесь не было — Джонни это точно помнил. Хотя какая разница, он выберется отсюда.

Интуиция не подвела — это действительно дверь. Вот только, если издалека она казалась огромной, то теперь, вблизи, была так мала, что через проём можно только проползти. Но в любом случае это всё ещё дверь. Выход отсюда.

Он с трудом протиснулся в проём. Это оказалась труба, тёмная и очень узкая. Джонни полз, прижавшись грудью к холодному железу, полз, отталкиваясь только пальцами ног и еле приподнимаясь на предплечьях. Бесконечная труба расширялась на поворотах, но стоило Джонни, извиваясь, преодолеть крутые изгибы, труба снова сжимала его в тисках. В гробовой тишине рваное дыхание, шорох рубашки и глухой стук локтей по железу эхом раздавались в узком коридоре, и казалось, что эти давящие со всех сторон стены никогда не отступят.