Еда

Еда

В духоте, под закопченным потолком, на кухне, лихо управившись с первым бульонным, а затем тяжелым, жирным вторым, голопузый Николай (он же – муж и папа) с нетерпением дожидался десерта:

— Ну, долго еще там?

— Сейчас все будет — по монашеский смиренно, но все же с упреком ответила Марфа, едва успевая обслуживать мужа — сахара сколько?

— Давай 4 на этот бокал.

Она сыпанула 3 ложки (все равно не поймет), звонко размешала, и поставила бокал на поднос, между блюдцем развернутых конфет «му-му» и тарелкой треугольных пышек. Поднесла к столу, и подала Николаю.

— А варенье?

— Только вишневое осталось. Малину вчера Римка доела.

Николай помотал головой (он не любил вишневое). Марфа села рядом, втянула губы и с задумчивым видом, сложила руки на стол.

— Хочешь что-то сказать? — без всякого интереса, спросил Николай, и отхлебнул горячего чаю.

— Да… — неоднозначно протянула Марфа.

— Ну, говори-говори.

Посмотрев на жирные усы мужа, в которых увязли кусочки жареного лука и крупинки чего-то белесого, она спросила — ты будешь еще суп или картушку? — при этом выразив интонацией, незначительность вопроса.

— Ой, нет — но тугодум Николай, этого даже и не понял.

— Я тогда уберу, а то — вдруг кто-то придет.

— Кто?

— Да кто угодно, я вообще говорю…

— А, да – убери.

Марфа встала, сложила в стопку пустые тарелки и блюдца.

— Рима! — внезапно крикнул Николай.

— О господи! — схватилась за сердце, Марфа — че так орать? — и подошла к раковине. Залязгала

посуда.

Тут, в одной только ночнушке, приковыляла взъерошенная Рима, и оголтело расчесывая глаз, остановилась в проеме.

— Звали? — спросила сквозь зев.

— Да, доча — твердо сказал Николай — давай прихорашивайся и – марш в магазин.

— Опять?

— Снова.

Одним, возмущенным движением, Рима развернулась на 180 градусов, надула щеки, и подчеркивая топотом свое недовольство, отправилась в комнату.

— Что нам надо? — спросил Николай.

Марфа отложила напененную тарелку, стряхнула в кастрюлю руки, и обтерла их об халат. Открыла антресоль, достала ручку с блокнотом, передала Николаю:

— Записывай — и села за стол.

— Так.

— 3 десятка яиц…

— Так.

— Майонез…

— Сколько?

— Ведерко пусть берет.

— А не много?

— Да, чтоб уже на месяц.

— Ладно, дальше.

— Лука килограмм...

— Ага.

— Печенье…

— Какого? Сколько?

— Разного пусть берет…

И так далее, так далее. Николай остановился писать только на половине второй стороны листа, потом вырвал его и передал жене, а та сложила список в три раза и передала как раз только что вошедшей дочери. Рима была теперь расчесана, накрашена, в черной блузке с длинным рукавом, заправленной в синие обтягивающие джинсы и в невероятно бодрой форме, словно собралась лететь в космос. Ее стиль одежды говорил, что девушке всего лишь 16.

— Вот возьми. Если не хватит, пускай тетя Таня запишет на папу. «До зарплаты», скажешь.

— Хорошо, а — перед тем как развернуться она вдруг вспомнила — можно я возьму шоколадку? — и аккуратно добавила, глядя на отца — себе.

На мгновенье образовалась тишина. Марфа замерла перед раковиной, навострила уши. Николай одномоментно перестал чавкать, и посмотрел на дочь испытующе:

— Бери — буркнул он с ноткой ненависти, а глаза его так и говорили: «не будь тут матери, я б показал тебе такую шоколадку – не унесла бы».

— Только смотри не дорогую.

— Хорошо. Я возьму плиточку пористой.

— Одну.

— Хорошо. Спасибо папочка — и побежала из дому, как всегда забыв прихватить с собою пакеты.

— Ну, забыла. Это же ребенок, Коль. Вспомни себя в ее возрасте.

— У нас уже этих пакетов хоть жопой жуй! Сейчас еще два притащит как минимум.

— Ты только не кричи на нее.

— Тут кричать мало…

— Коль.

— Тут дрына бы, да почаще…

— Коль.

— Для нее деньги видимо — ничто!

— Коль.

— Конечно, не ей же спину гнуть!

— Ко-о-ля — Марфа снова села за стол, с легкостью упавшего листа, прикоснулась к руке мужа, улыбнулась ему, и успокаивающе-ласково пролепетала — да черт с этими пакетами, я поговорю с ней — помялась пару тройку секунд, нервно повздыхала, и сделав последний, глубокий вздох в итоге решилась:

— Сегодня мама звонила, сказала ей в больницу нашу надо, вроде карточку забрать. Так вот она хочет завтра у нас переночевать. Ты ж не против?

Застывшая у рта Николая, пышка, опустилась в тарелку.

— И что ты хочешь сказать, мне опять накрывать ей на стол?

— Ну лапусик — Марфа приподнялась, обняла его за потные и пушистые плечи, склонила голову, и словно в микрофон сказала в лысую макушку — ну она же один разик в год приезжает.

Такой аргумент, не удовлетворил Николая. Резким толчком, он отправил жену обратно на стул.

— А когда мы к ней приезжаем, больно она хочет нас кормить?

Марфа виновато опустила взгляд, промолчала.

— Видимо – нет, раз тарит в морозильник свой «драгоценный» кофе, чтоб я не дай бог его не выпил. А на завтрак, обед и ужин, что у нее? Постоянно одни рожки, с подливой, будто у нее больше нет ничего для нас. Это нормально, по-твоему, так встречать родную дочь с зятем?

И теперь, она не ответила.

— А знаешь, я тебе не говорил об этом, но сейчас вот скажу. Уже давно хотел, кстати сказать, просто, не мог подобрать нужного момента. В позапрошлый раз, когда мы были у нее, я проснулся посреди ночи и пошел значит попить воды и думаю, а гляну ка я в тот маленький буфет, от которого она не отходит, прикрывает задницей, когда мы на кухне. Ну, так я глянул туда и знаешь, что там обнаружил?

Марфа медленно помотала головой. Чтобы легче переносить неприятные откровения о родной матери, ее взор отрешенно сконцентрировался на пышках.

— Доверху набитые полки — Николай энергично принялся загибать пальцы — крупой, печеньем, лапшой, конфетами, вафлями и бог его знает, чем еще.