Её тело

Тело

Я томился под знойным огненными монстром, чьи щупальца медленно и тактично, порой резко и яростно впивались во всё живое, заставляя жалеть о рождении. Адское пекло, казалось, нисходит ко мне, обнимая меня крепко и страстно, желая моей мучительной кончины. 
 
Так не могло продолжаться, и я решительно двинулся в сторону мрачной, но прохладной комнаты, вожделенно желая оставить мир духоты и пота. То помещение было ничтожно, но из-за светлых стен и черного монолитного стола для разделки из бледного мрамора оно казалось просторнее. 
В руках, обглоданных хандрой и трясущихся от импульсивного желания, я держал недавно радостную и стремящуюся, но ныне поникшую от беспомощности и бесцельно болтающую головой жертву. Она была из рода простых, но славных и крупных, что лишь внушало мне, как приятная нежность её плоти воцарится во рту моём, обдавая волной яростного исступления. 
 
Легкое движение нервной руки опрокинуло её сырую и мокрую тушу на монолитный стол. Соки, вытекающие из всех её укромных отверстий, разливались по столу подобно топленому маслу, стекая холодной слизью на пол и желая прикоснуться к моим теплым ногам. 
 
Увесистый и переливающийся тысячей оттенков, мой верный друг вновь удачно, как влитой, нежно прильнул к моей ладони и прочно закрепился, источая яростное желание раскромсать чье-то тело. Пронзивший сотни бренных в прошлом, он всегда снисходительно возвращался для новых и новых, исправно выполняя свою утомительную работу, но в последнее время мне пришлось повозиться с его огрубевшим с годами лезвием. Я, как и все, хотел сменить на новый, более подходящий и современный, но сладкие воспоминания о сочащихся соках, наливающихся кровью глазах и истошных стонах жертвы роднили меня с клинком, доставшимся от родственников, отдыхающих уже как пару десятков лет под крышкой. 
 
Огненный гигант охотился за мной, а она лежала смиренно, не реагируя ни на что. Аккуратно перевернув тело, я предался утехе, кромсая её сочные сырые бедра, которые были моей любимой "запчастью". Холодный нож, как по маслу, разил её кожу: части тела, казалось, были искусственными, сошедшими с картинки – настолько прелестны и желанны; мучительный скрип тонких женских ребер раздавался каждую секунду, когда клинок врезался и ломал препятствие; жгучая слизь обволакивала мои руки и клинок, заставляя полоскать их под проточной водой каждую минуту, отвлекаясь от нежной кожи и приятно ломающихся косточек, наполняющих её позвоночник; нежная кожа, уступающая великолепию лишь ореаде, была мой любимой частью развлечения: неглубоко входя в неё, полосуя и протыкая, и вынимая инструмент, я чуял безответное уныние и смрад смешавшихся внутренностей.

Какие-то семь или восемь минут, оставленные позади неприятно быстро, и бедра с прочими частями её уже лежали в стороне, ожидая и молясь. Руки молодой особы были ничтожно малы, и я всегда задумывался, убивая и потроша подобных, откуда берутся ценители чертовых верхних конечностей? 
В этот вечер я надел кремово-бледную футболку, которую нашёл в этом аду совсем недавно. Жир почти незаметно сочился из окровавленного тела, формируя островки слизи на столе. Неудачно скользнув боком по краю монолита, я задел один из островков, пытающийся сбежать: то было не столько несчастным мгновением, сколько возбуждающим во мне зверский аппетит, и я, воспаленный желанием, всё сильнее надавливал на тонкие и ничтожные ребра, вогнутые и неприемлемо страшные, сломанные ранее. 
Я резал, резал и резал, впадая в истерию и плача то ли от удовольствия, то ли от внезапной жалости к ней, ничком лежащей на холодном и липком от крови мраморе. Густая липкая кровь, наслаждающая мой взор, перекочевала с тонких и аккуратных пальцев на мои распаленные щеки, смешавшись с солеными слезами и начертив натюрморт багрового заката, сползающего к дергающемуся горлу. 
 
Стол явился полем брани, истоптанным адским хаосом, но то было абсолютно прекрасно, отчего я невольно возбудился, а мурашки, грузно и резко маршируя, горячей и будоражащей волной прокатились по моей мокрой от пота спине. 
Вожделение лишь опьяняло меня. Грубо растерзанная туша лежала в смазке, дожидаясь участи, а я, сродни маньяку, нервно смотрел на неё и ждал. 
 
Неотвратимое дополнение так же входило в договор, отчего пришлось расправиться и с ним Охладевшие щеки, с которых были небрежно смыты отпечатки процедуры, вновь раскраснелись от возбуждения перед её приходом. 
Посыпав всё буро-красным порошком, я сунул отделенную от природы Лимфу в адскую тварь, которая щедро оставила свои продолговатые следы на моих бледных ладонях позавчера вечером. Приглушенный свет отражался от её прозрачно-стеклянной крышки и слепил меня, из-за чего раздражение достигало предела моей ненависти к этому чудовищу. 
Старт был дан, и я спешно сел неподалеку, но тут же вскочил от поступившего сигнала бедствия, который ожидал весь вечер. Я стоял у входной двери и наслаждался последними секундами приятного и оглушительно тихого одиночества, жадно поглощая слухом стремительные шаги за дверью. Раздался звук дребезжащих ключей и поддавшегося дверного замка. Дверь распахнулась. 
 
– Привет, дорогой, – стремительно выдала она, задыхаясь и бросая пакеты на пол, после чего добавила: – А как приятного пахнет, жуть! 
– Да, мам. Курица с цветной капустой и стручковой фасолью уже запекаются, давай скорее!