Его семья

Его семья

- Софьюшка, ну скажи, разве не похож?

- Сима, похож-то похож, только Слава был блондин, а этот парень брюнет.

- Сооофьюшка, так ведь Алия была брюнетка.

- Сима, но на Алию-то он не похож! Совсем.

- Софьюшка, он на Славу похож, как ты не видишь? Скулы те же, нос, только чуточку потоньше. И улыбка. Посмотри улыбка сильно похожа.

- Сима, голубка моя, ты лучше помнишь Славу молодым, а я уже помню ближе к сорока. Когда мы все у мамы собирались?

- Лет сорок назад, наверное. А сколько тогда Славе было? – Сима задумалась, а Софья считала на бумажке. – Софьюшка, получается, лет тридцать восемь ему было.

- Ну вот, Сима, так оно и у меня получается.

- Но всё равно, сестра, я позвоню ему. Я чувствую, что это наш мальчик. – Два взгляда пожилых женщин скрестились на фотографии мужчины на экране. Софья смотрела на большом экране ноутбука, Сима – с планшета. Их разделяла тысяча километров, но объединяли воспоминания. – Только, сестра, я спишусь с ним сначала через Одноклассники, а потом таки позвоню.

- Конечно, Сима, конечно. Если это он, я тоже буду рада с ним поговорить.

- Софьюшка, это он. Я практически не сомневаюсь.

***

Вадим ехал с работы по пробкам, мрачно наблюдая ситуацию с машиной и дорогами, понимая, что всё – нужно ставить машину на прикол и пересаживаться на электричку. Не хотелось, но и ездить так тоже не было сил.

Он устал. Устал от всего. На работе замотался так, что хотелось упасть и не двигаться, а вечер не обещал отдыха. Нужно было заехать в магазин, купить продуктов себе и бывшей жене с сыном. Выслушать её речь, наполненную сарказмом и сдобренную уязвлённым самолюбием, потом позаниматься с мальчиком, а ещё придётся ночевать у них. Это всегда угнетало его, но и отказаться он не мог, движимый ответственностью. Чувство вины он давно изжил. И, значит, на моральную усталость от работы наложится ещё и усталость от сегодняшнего вечера.

Поход по магазину утомлял почти так же как работа, но вышел он оттуда всё таки живым. И теперь чем ближе продвигалась машина к жилищу его единственного ребенка и его единственной, хоть и бывшей, жены, настроение становилось всё сумрачнее.

В квартире его встретила открытая дверь и пустой коридор. Он затащил оба пакета – и свой (то, что требовало холодильника), и тот, что закупил на свою бывшую семью.

- Вадька, ты пришёл? – откуда-то из спальни послышался женский голос.

- Я пришел, - подтвердил довольно громко Вадим, морщась от неприятного звука своего имени, которое в устах Леночки звучало как-то гадко и противно. Скинув куртку и туфли, он потащил пакеты в кухню.

Слава вышел из комнаты не сразу, но лицо его светилось радостью – видимо, был чем-то занят. Подошел, обнял. Вадим гладил его худенькую спину и грустно думал о нем, своем сыне. Радоваться надо – выправляется с годами мальчишка, но те яркие мечты, которые были у Вадима в детстве, когда он помогал матери няньчить младшего брата, - учить своего сына гонять на велосипеде, лазать по деревьям, играть вместе в футбол – угасли, не расцвечиваясь красками, и уже никогда не будут. Когда с братом стало можно заниматься этими интересными делами, он, Вадик, старший на целых десять лет, уже редко бывал дома – учёба, служба в армии – не мог так много внимания уделять младшему, переживал из-за этого, но теплилась в душе надежда, что со своим-то сыном он оторвётся на полную.

Но не срослось. И никогда, никогда уже не получится. И это было больно.

Вадим не давал себе раскисать, заставляя радоваться мелочам: удалось поплавать с сыном в бассейне, отвезти его в санаторий в Сочи, представляя, что они едут просто на отдых, а не на оздоровительное лечение. Да, санаторий помогал, и его как отца это безмерно радовало, но это не было тем, что виделось в мечтах.

Каждый раз, как малыш в своей тихой молчаливой манере вот так обнимал его, или просто прижимался к его боку и руке (мальчик был ласковый, как будто благодарил таким образом каждый раз за ту заботу и доброту, что дарили ему родители), Вадим переполнялся не любовью или нежностью. Нет, жалостью. Он понимал каждый раз, что неправ, что нужно гордиться своим мальчиком, ведь ребенок наравне с ними, взрослыми, боролся со своей болезнью и побеждал её. Не жалость, а гордость, чувство преодоления и достижения – любое! Но не жалость! Поэтому Вадим скрывал это своё недостойное чувство. Даже у Лены, обычно не склонной к сантиментам, иногда во взгляде мелькала жалость, а его упрекала в бесчувствии и безжалостности. Но Вадим ничего ей не отвечал на это упрёки.

Слава поднял глаза на отца и как всегда, слегка заикаясь, спросил:

- Пппаап, как дела?

- О, сынок, всё хорошо. Купил твои любимые кукурузные палочки. После ужина потрескаем, а? – и радостно потрепал его по волосам. Он всегда пытался испытывать те чувства, которые показывал, боясь, что ребёнок может почувствовать фальшь.

- Ххорошшо, - Славка улыбнулся своей доброй улыбкой и поправил очки, немного съехавшие на бок из-за объятий. – Тттолько давай я тебе пппокажу, кккакую я пьесу выучил.

- А ты не знаешь, мама собиралась куда-то уходить?

Голос Леночки был, как ведро льда за шиворот:

- Да, мамочка собиралась уходить! – Она чмокнула Вадима в щеку, отчего того перекосило и пришлось срочно наклоняться за пакетом с покупками, чтобы скрыть гримасу.

Это двуличие бывшей жены просто выворачивало его наизнанку и вызывало желание надавать ей пару оплеух, чтобы это торжествующее выражение хоть чуть-чуть сделать сошло с её лица. Всякий раз, когда Вадим начинал очередной курс массажа Славке, а значит, вынужден был оставаться у них на ночь, Лена уходила к любовнику. И не скрывала этого. Более того, всячески подчёркивая, акцентируя внимание Вадима на этом: интересовалась его мнением о новой стрижке или цвете волос, маникюра или педикюра, платье или обуви. Ему хотелось грубо её послать, но присутствие сына сдерживало, и он в минимально вежливых пределах отвечал ничего незначащими фразами.