Эксперимент

Эксперимент

Так уж сложилось, что Павел Андреевич Верёвкин был единственным непьющим мужиком на всю Колупаевку. Это не значит, что остальные поголовно бухали, а Верёвкин за сорок пять лет капли в рот не брал. Брал, конечно! Ещё как брал. Бывало, так закинет Павел Андреевич за воротник, что находили его только под утро в глубоком обмороке где-нибудь в канаве. Только то раньше было, пока в него молния с похмелья не ударила. А после того, как молния ударила – ни-ни. Совсем!

Говорил Верёвкин, что после удара на том свете побывал и такое видел, что и рассказывать страшно. Охали от его слов люди, головами качали. Старались показать, как им не всё равно, как они ему сочувствуют и верят, да только каждый при этом про своё личное думал. Одни за спиной пальцем у виска крутили, другим – напротив, боязно делалось. Мол, как же нам грешным будет на том свете, ежели Верёвкин этот не врёт, и он – «тот свет» этот – и правда где-то там есть? Вдруг там и правда черти или ещё кто похужее обитает? Кто ж знает… Верёвкин-то ничего более про «тот свет» не рассказывает. Думали они так, и с тоски опрокидывали вовнутрь кто пятьдесят, а кто и все двести.

Соберутся, бывало, родственники или односельчане поминки справлять или свадьбу чью-нибудь праздновать, разоденутся в красивое, мужики в сапоги помытые обуются, бабы накрасятся как на танцы, и ну давай самогонкой линзы заливать. Мужики между собой пьют, иногда даже тосты говорят за будущие успехи одиннадцатой пятилетки, а на непьющего соседа внимания не кажут. Вроде как брезгуют с непьющим радостями делиться. Игнорируют, значит. А Павел Андреевич сидит в уголочке тихонько… маленький, щупленький, плешивенький, улыбается умилённо и слезу из левого глаза выдавливает. Вот, мол, как хорошо некоторым на этом свете живётся. Вот как радуются они, гуляют и ничего плохого им от этого не делается. Повезло!

Терпел Павел Андреевич и старательно думал о том, что на утро всем этим людям плохо сделается, и только он один по Колупаевке будет петухом ходить, опухшим соседям улыбаться и, в знак приветствия, кивать налево и направо. Не со зла он так думал, не злорадствовал. Просто тешил себя так, успокаивал. На том и держался.

А ещё у Павла Андреевича жена была – Любаленька. Дородная баба. Крупная. Кровь с молоком! Качественная баба, хоть и не красавица.

Гордилась Любаленька недюжинной способностью благоверного к трезвости, и при любом удобстве не брезговала напомнить о том бабам-подругам. Мол, их-то мужики – вон, бухают, как не в себя, а мой-то – вон как! Непьющий! Сам не пьет, и другим по-человечьи жить не мешает. Молодец!

За это бабы недолюбливали Любаленьку. Всячески обзывали за спиной паскудой, но в глаза плохо никогда не говорили. Боялись, что по морде дать может. Да и знали в глубине души, что права подруга, просто признать истину духу не хватало. Делалось от этого бабам горько, потому и паскудили Любаленьку по чём зря. Но только за глазами! А в глаза не паскудили – боялись. Потому как крупная была.

А еще у Верёвкиных дети были – Юля и Серёжа. Тоже, значит, Верёвкины. Серёжа к тому времени уже вырос, возмужал и съехал в город в механический техникум поступать, на сварщика. На сварщика не взяли, зато взяли на токаря, чем весьма огорчили Павла Андреевича, потому как тот уж пятый год спал и видел сына сварщиком четвертого разряда в местном совхозе имени товарища Мичурина. Зато Серёжа не огорчился, а наоборот обрадовался, потому как токари в совхозе были без надобности, а нужны были только на заводах в городе. А он на завод хотел, чтобы в городе жить.

Так смог Верёвкин-младший вырваться из деревенской глуши в областной центр со всеми удобствами и перспективой устроиться городским человеком. Жил в общежитии третий год, иногда разживался харчами у родителей и снова в город возвращался.

Юля же росла умницей, красавицей и завидной невестой. Бегали к ней, к десятикласснице, женихи местные с прыщавыми физиономиями и на мопедах «Верховина». Да только девочка всем отказывала, мечтала тоже в город перебраться, завидовала брату и ждала, когда сможет так же веселиться в общежитии какого-нибудь ПТУ. Уж там-то жизнь вольная заворожит, закружит! И украдет её какой-нибудь принц голубоглазый без прыщей и в джинсах, и увезёт далеко-далеко, если не на белой «Волге», то хотя бы на красных «Жигулях» с тонированными окнами.

Так и жили супруги Верёвкины неспешно: ни мужики с ними особо не знались, ни бабы большой радости не выказывали, ни даже собственные дети большой любви не питали. Зато промеж собой были счастливы и дружны супруги Верёвкины, как дельфин с русалкой, но только без хвостов.

Так бы и жили душа в душу, только дёрнула как-то нечистая Павла Андреевича на рыбалку пойти. Точнее дернула-то, как раз, не нечистая, а обычный сосед Верёвкинский – Василий Степанович Червяков, местный дачник, бывший мастер сушильного цеха табачной фабрики. Это он на рыбалку Павла Андреевича дёрнул, а не нечистая. Наплёл что-то про индейцев майя, про лунный календарь, про то, что клевать будет обязательно. Верёвкин ничего не понял, но всё равно согласился, чтоб не быть дураком.

Вообще Червяков был рыбаком заядлым, даже профессиональным, и совсем без улова домой никогда не возвращался. Верёвкина с собой звал частенько, но тот всегда подыскивал причину для отказа, а иной раз и честно признавался: «Не люблю! Не рыбак я, Вася. Не моё это. Да и рыбу эту не ем – болотом воняет».

Но Червяков его не слушал. Он прекрасно знал, что Павел Андреевич – человек непьющий. Тем и ценен, потому как рыбалка по определению – дело к питию располагающее. И если взять с собой кого-то другого, кого-то пьющего, то обязательно придётся с ним выпивать, а то даже и весь день пить. И тогда не то, что рыбалку… дай бог свет белый к следующему утру разглядеть. А ради чего тогда у реки торчать? Ради чего два километра по лесу брести, если нажраться и дома можно? В-общем, смысл всей рыбалки терялся с пьющим напарником. А вот с непьющим – другое дело. И рыба ловится, и поговорить можно, и голова с похмелья не болит. Сплошные выгоды.