Экспромт в настоящем времени

Долгой дорогой

— Я до сих пор не знаю, как вас зовут.

— Ольга.

— Ольга?..

— Ольга Михайловна.

— У вас есть телефон?

— Конечно.

— Тогда будем ждать, когда он позвонит.

— Он обещал позвонить тебе.

— У него нет моего номера. — Ася вздыхает, пытаясь сообразить: это была издёвка, или Антон в суете просто позабыл, что и вправду не спрашивал её номер.

— Будем ждать, — откликается Ольга Михайловна, абсолютно равнодушная к Асиным мыслям. Ещё бы. У неё только что больного ребёнка увезли непонятно куда. Ей не до Аси.

— Мне надо домой.

— Иди.

— А если он позвонит?

— Оставь свой номер. Я попрошу его набрать тебя.

Ася хмыкает. Сомнительно, что Антон прорвётся сквозь помехи связи, да ещё с Украины, да ещё два раза подряд. Но она всё-таки пишет номер прямо на обоях (Ольга Михайловна игнорирует вопрос, где бумага). Прощается и уходит.

Находиться в этой квартире дальше нет сил. Отчаянием пропитан весь воздух.

Бабка нудит про то, что не надо было оставлять одну бедную женщину.

— Ну и иди к ней! — взрывается Ася. — Я хочу домой! Хочу к собственной маме!

— Её нет на Никитском, — напоминает бабка.

— Я знаю! — орёт Ася и пинает подъездную дверь. Выходит на морозный вечерний воздух, запрокидывает голову и, кажется, впервые в жизни замечает в Москве звёзды.

Ничего удивительного: за последнюю неделю на улицах стало куда меньше огней.

***

Она добирается до знакомой остановки, усаживается на лавку, напяливает капюшон, обнимает себя руками и натягивает рукава до самых пальцев. Пытается задремать в ожидании первого утреннего автобуса. Видит перед собой марширующие патрули, и маленьких девочек, и красные кресты, и быстрые машины, и белые звёзды.

Ася засыпает и уже во сне с нетерпением ждёт частой грёзы: ласковой перины, тёплых, слегка шершавых бабкиных рук, душистой лаванды, золотистого рассеянного света сквозь прикрытые веки…

— Вставай! — верещит бабка. — Патруль!

Она вскакивает, как подорванная, и бросается бежать, оскальзываясь, спотыкаясь, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, и вопя так, что перехватывает дух.

Следом грохочут сапоги, слышатся крики. Кто-то зовёт её:

— Девушка! Девушка!

Кто-то кричит:

— Стоять! Стоять!

Кто-то, задыхаясь, ругается сквозь зубы:

— Ну и прыткая! Где машина?

Понимая, что от машины точно не уйти, Ася сворачивает в переулок и, на своё счастье, видит высокое крыльцо с навесом. Карабкается через перила, не замечая лестницу в двух шагах от себя, прыгает в тень, и через секунду мимо проносится флагман отряда. Ася ойкает и выдаёт себя.

Она летит прочь, не чуя под собой уставших, отяжелевших, промокших ног. За ней шумят шаги, и какие-то палки летят следом, свистя за головой. Бабка истерит, держась за сердце. Выкрикивает: «Это я, это всё я! Меня ловите!»

Асе не до бабки. В боку жжёт. Свитер прилип и колет потную кожу. Рюкзак тяжело бьёт по спине, как будто в нём свинцовые шарики для невидимой пушки. Мысли скачут совершенно несусветные, в такт шагам. Ася взбирается по какой-то лесенке высоко-высоко, двери, двери, сетки, шаги за спиной…

Тяжёлая дверь впереди скрипит и взвизгивает так, что слышно даже сквозь грохочущее сердце. Что толкает и волнует эту дверь? Ветер? Это дверь на улицу? Ася не понимает, откуда берутся силы, но ноги печатают, как станки, ступень остаётся за ступенью, и вот она уже проскальзывает в щель, в лицо бьёт уличный мокрый воздух, но какой-то пружиной её тянет назад. Что такое? Что такое?!

Сердце сейчас выскочит и покатится яблоком по ржавой жести из-под ног.

Кто-то ухватывает её за рюкзак и волочит назад. Но дверь слишком тяжела, чтобы тот, кто догнал Асю, мог держать створку и рюкзак одновременно.

«Что за непруха», — мелькает у Аси в голове, и она выскальзывает из лямок рюкзака и пичугой порхает вперёд, к самому кра…

Самому краю крыши! Ася вскрикивает и несколько мгновений покачивается, глядя вниз: высота не такая уж большая, дороги не стали нитками, а люди спичками, — но по телу разливается ватная слабость, которая в секунду гасит адреналин. Всё, на что её хватает, — уползти за широкую кирпичную трубу и притаиться там, кусая губы и зажимая рот, чтобы не вырывался крик, чтобы не выдало тяжёлое сбитое дыхание…

Она не видит, что происходит у двери, но слышит осторожные шаги. Скрип жести удваивается: на крышу выходит кто-то ещё.

— Стой! — Голос запыхавшийся, но властный. — Не подходи! Крыша слабая.