Экстрим-дружба.

Про таких не говорят: «Она вошла». Потому что так не бывает. Такие вваливаются. Вот и она ввалилась. В наш класс первого сентября. Она два года сидела в шестом. И в седьмой пришла во второй раз.
Я всегда сидела со своей умной рожей отличницы на задней парте одна. Если хотите – на последней парте. Она подвалила к свободному месту рядом со мной и просто сказала:
- Я буду сидеть здесь.
Взглянув в её уверенные глаза и на два бантика разного цвета на голове, а также на довольно объёмные телеса для семиклассницы, я поняла, что спорить бессмысленно да и не больно хотелось. Если честно, то я даже где-то была рада такому соседству, вернее, соседству вообще. Дело в том, что школа была деревенская, мама моя была учительницей, известной во всём районе, да и в области, к ней часто приезжали на открытые уроки педагоги из соседних сёл, а деревня есть деревня, всё на виду, на слуху, на кончиках пальцев… Дети колхозников меня сторонились, думали, что я всё буду своей маме знаменитой рассказывать, общаться, конечно, общались, но дружить особо… не хотели. Или побаивались. Или ещё какая причина была, только от нечего делать после уроков я много читала, старательно выполняла домашние задания, улица-то меня не очень-то ждала, наверное, потому и оценки у меня были скучные и противные в своём постоянстве.
А Наташке, именно так звали мою новую соседку по парте, было по фиг, кто моя мать и какие оценки преобладают в моих табелях. А так как дружить в новом классе её было собственно не с кем, то она подружилась со мной, а я решительно не препятствовала тому, чтобы она ввалилась в мою жизнь. Для неё эта дружба точно была экстремальной, потому что закончила она седьмой класс хорошисткой, но и меня наши взаимоотношения многому научили…
- «Тракию» будешь? – спросила она меня в первый же день знакомства, когда мы после уроков решили посидеть на брёвнах, сложенных горкой на школьных задворках.
- А что это такое? – спросила я, даже не замечая своей наивности.
- Чё?! Ты не знаешь, что такое «Тракия»? Фу,ты! А ещё отличница!
Щёки мои залились красным, так мне было стыдно не знать того, что знает эта двоечница… А она тем временем достала из потаённого кармана на объёмистой груди небольшую бумажную пачечку. Батюшки мои! Да, ведь, это же сигареты… Без фильтра… Наташка заметила мою растерянность и, не скрывая издевательства, спросила:
- Чё? Мамка не разрешает? Или сама типа порядочная?
Ну… что бы вы сделали на моём месте? Уж и не знаю, что бы вы сделали, а я взяла одну сигарету из пачки, изо всех сил стараясь показать, что это мне не впервой, чуть не сломала её, как старалась, и сунула в рот, ещё не зная, а как собственно с ней поступать. Наташка достала из видавшего виды портфеля спички, зажгла одну, поднесла себе и мне. Она-то прикурила, а я не знала, что надо сделать затяжку в себя… Стою, жду, когда она, сигарета, сама себе прикурится…
- Ой…ну, дитё! Учить тебя ещё и учить! – нет, не раздражённо, а как-то очень заботливо произнесла моя первая подружка, так что я даже не успела почувствовать стыд за своё неумение, а, напротив, получила удовольствие от того, что обо мне заботятся, и совсем не собираются ни ругать мебя за то, что у мебя что-то не получилось, ни смеяться опять же над этим, в общем, чувство защищающей от обид дружбы наполнило меня до краёв, я глотнула дыма по самые «не хочу» … и поняла, что даже такая дружба кое от чего не спасает… Откашливалась долго и до слёз. Наташка не смеялась и не издевалась, она стучала меня по спине, давала какие-то советы, чтобы легче перенести эту первую затяжку, а когда я, наконец, отдышалась, она почти нежно прижала меня к своей уже очень хорошо развитой груди и с облегчением сказала:
- Слава Богу! Ты что ж не сказала, что ты первый раз куришь?
- А вот тебе трудно было догадаться! – я первый раз позволила себе упрекнуть кого-то другого за то, что он оказался недостаточно внимателен ко мне. Раньше этого не от кого было требовать, а теперь у меня есть подруга! Она и поймёт, и поможет, и простит… Признаться, курить я не отказывалась и впредь, сначала делала это за компанию, потом для себя… Даже трубку. И аж тридцать пять лет.
В этот же день она вечером пришла ко мне домой, жила почти по соседству, и позвала «на улицу». Я думала, что просто посидеть на крылечке. Оказалось, нет. Мы ходили с ней вдоль деревни от одной компании к другой, здесь я услышала матерные анекдоты, ошеломляющие новости из интимной жизни старшеклассников, в одной девчачьей компании мы даже попели народные песни. В основном тоскливые. «Ничего мне на свете не надо, только видеть тебя, милый мо-о-о-ой». А ещё я узнала, что у Наташки уже есть милый. Он знает о том, что она по нему сохнет, но не идёт на контакт. Я тоже его знала, он учился в одном классе с моей старшей сестрой. И не вызывал у меня никакого интереса. Интерес у меня до знакомства с Наташкой вызывали только книжки. А тут, как только я услышала «какой он!» от Наташки, так сразу и влюбилась… Забегая вперёд скажу, что как это не ужасно, но выяснилось, что он-то как раз уже испытывал интерес к противоположному полу, а конкретным объектом оказалась я. У меня даже возникли подозрения, что Наташка знала об этом и поэтому подружилась со мной. Представляете, как мне было неловко получать от него знаки внимания в её присутствии?! Но она оказалась необыкновенно великодушным человеком. Желая счастья своему любимому, сама толкнула меня к нему, так что благодаря ей я много что получила впервые, в том числе и первый поцелуй… Ой, это отдельная история…
Маме очень не нравилась эта дружба. Я приходила домой заполночь. Конечно, деревня 60-х годов прошлого столетия не представляла угрозы для жизни, но для нравственного статуса была реальной угрозой.
- Мама! – пыталась я защититься от маминых упрёков, - разве я стала хуже учиться? Разве кто-то обо мне плохо говорит? В конце концов, мы с Наташкой занимаемся математикой! Разве ты не видишь, как она подтянулась в учёбе?!
Последнее утверждение действительно имело место и было довольно сильным аргументом, школа поощряла оказание помощи слабым ученикам усилиями сильных, а мама была ещё той учительницей, и не могла себе позволить в школе говорить одно, а дома – другое. Ей пришлось согласиться со мной, так что Наташка своим явлением научила меня защищать свои права на свободу и умению выходить из-под влияния даже таких авторитетов, как моя маман.
Ой, и чему она меня только не научила! Однажды зимой, прихватив из дома тулуп, она потащила меня на «зады» (так мы называли дорогу, шедшую за дворами, это была дорога для хозяйственных нужд всего порядка деревенской улицы), затащила меня на омёт соломы и приказала лежать тихо, глядя сквозь морозное пространство на звёздное небо.
- Зачем мы сюда пришли? – спрашиваю.
- Тихо ты! – цыкнула она на меня, - сейчас начнётся!
Я подумала: «Звездопад? Так не время, это в августе… Может, НЛО? Так у них нет расписания…» А дальше я не успела поразмышлять. К омёту с такой же шубой подошли два человека: солдатик, в деревне проживали несколько представителей вооружённых сил, помогали колхозу монтировать оборудование на ферме, раньше это было обычной практикой, так вот подошёл кто-то в шинели, значит, солдатик, и бухгалтер колхозный, молоденькая женщина, приехавшая в село по распределению после окончания вуза. Они залезли внутрь омёта, оттуда доносились какие-то странные звуки и ласковые слова. Я ничего не понимала, но сердце мёрло. Мне казалось, что я становлюсь свидетелем чего-то, о чём знать не имею права… А Наташка шпыняла меня в бок и делала какие-то знаки руками и мимикой лица. Когда они ушли, я её спросила:
- А что они там делали?
- Наверное, ребёнка… - наигранно потупившись, сказала Наташка.
- Ребёнка? Ты хочешь сказать, что они занимались сексом?
- Каким сексом? – Вот так я первый раз узнала, что в России секса не было. Раз Наташка о нём ничего не знала. Пришлось прочитать ей лекцию о том, что то, что она называет матерным словом, в книжках называют сексом. Что дети получаются как раз в результате занятий сексом.
- Фу…, сексом заниматься… как-то неинтересно… Знаешь, еб…ся лучше, е…ся хочется, а заниматься сексом – это только для научного эксперимента, а е…ся – для удовольствия.
Я не стала с ней спорить. Потому что такое оспаривать мог только тот, кто делал опыты подобного рода, у меня же совсем никакой практики на этот счёт не было. Кроме поцелуя Ченчика, того самого, Наташкиного «милого», а та волна чего-то неведанного, которая поднялась от колен до самого языка, прильнувшего к ченчикову языку, действительно вызвало какое-то странное желание, это, наверное, и было тем, что Наташка определила, как «хочется е…ться».
- Хорошо, они-то сюда за этим приходили, а мы-то зачем?
- Мне Ленка (старшая сестра Наташки) рассказала, что этот омёт как раз для этого-то и используется, я решила проверить.
- Я себя неловко чувствую, - говорю.
- Да, брось! Теперь и мы знаем, куда идти, если понадобится…
- Ты что, думаешь, что тебе понадобится?!
- Не знаю… - пожала она плечами, - а ты что, точно знаешь, что случится завтра?
- Да. С утра мы будем в школе, а потом…
- А если ты застыла сейчас, и к утру температура подымется?
- Не каркай! – остановила я её, и не только потому что я вовсе не застыла, в соломе и на шубе, как в термосе сохраняется собственное тепло, а ещё и потому, что к омёту приближались ещё двое человек.
Мы притихли и подсматривали через соломенную кучку: это была наша учительница по физике. Разведёнка. Приехала к нам из соседнего села. С маленькой дочкой. Женщина умная и красивая. Но одинокая… Он шла, держась за локоть тоже какого-то солдатика. В клубе едва закончились танцы… Вспоминая этот эпизод в более поздние времена, я хихикала, мол, та, которая на весь мир заявила, что в СССР секса нет, просто никогда не дежурила на омётах деревенских…
Явление учительницы, которая достала Наташку своими требованиями, так её раззадорило, что она решила провести некую акцию, как сказали бы теперь. Мы зашли к ней домой, набрали углей из голландки, и направились к дому, где снимала комнату эта учительница. Мне предстояло стоять на стрёме, а она пошла к воротам писать письмо учительнице, так нелепо попавшейся на глаза учениц в самый непотребный момент. Я пыталась её остановить, но она меня спросила: «Ей можно меня позорить перед всеми, а мне её – нельзя? Да? И потом: одно дело плохо понимать, что написано в учебнике, а она толком объяснить не может, и другое дело: на самом деле позорно себя вести.» (В те времена да ещё по деревенским меркам подобное поведение действительно считалось позорным. Пить самогонку было не позорно, а отправлять естественные потребности без особого на то позволения от государства, то есть печати в паспорте – это уж было крайне неприлично, если, конечно, про это кто-то узнавал…) Аргумент был серьёзный. Я перестала её удерживать. Что она там написала, я до сих пор не знаю, но учительница эта на следующий день подала заявление об уходе и мы на целый месяц остались без учителя по физике.
Наташка вообще школу не любила. Да и за что ей особо было её любить? Учителя относились к ней с некоторой брезгливостью. Дочка матери-одиночки, с какой-то неправильной физической структурой, с походкой слона, с вечно немытыми волосами, в заношненной одежде с сестринского плеча, с грубым трубным голосом, да ещё от неё всегда слегка попахивало фермой, где работала её мать, временами напивавшаяся, отчего на работу вместо неё приходилось выходить Наташке, а на ферме только одни духи, которым Наташка дала название «Футы»… Успевала Наташка едва-едва, хотя была далеко неглупой, просто много времени у неё уходило на хозяйство дома и на ферме, да на «улицу», присмотра-то со стороны матери не наблюдалось. Но, я учила уроки, находясь по близости, волей-неволей стала с ней беседовать на темы изучаемых предметов, и ей стало интересно. И в истории покопаться, и литературу почитать, даже в библиотеку колхозную вместе со мной стала захаживать да и книжечки по моему совету брать для прочтения, математикой сама меня просила позаниматься с ней, в общем, к концу года выровнилась к удивлению учителей. Может быть ещё и потому она ко мне прислушивалась, что был у неё повод зауважать меня, несмотря на мой скудный жизненный опыт. И факт проявления моей воли в её присутствии заставил её относиться и к учёбе так же, как и я, а я относилась к ней серьёзно, несмотря на её подтрунивания. А вот матерь её удивить было ничем невозможно, ей как-то всё равно было. Она тупо ходила на ферму, там тупо ухаживала за молодняком, после работы тупо напивалась, часто тупо засыпала прямо на рабочем месте на куче соломы.. Именно на её рабочем месте я получила ещё один незабываемый урок от жизни, который и стал определяющим в отношении Наташки ко мне.
Случилось это восьмого марта. В праздники взрослый народ начинает пить уже с утра, так что к вечеру на ферму пришлось идти Наташке. Были у работников фермы и ночные дежурства. В те времена, когда коровы телились. Чтобы не упустить появление очередного телёночка, вовремя оказать помощь корове, и телёнка надо было вовремя убирать из-под неё, а то задавить может. Иногда такие ночные дежурства были спокойны, а иногда по нескольку коров телилось, тут уж не до сна. Эта ночь не обещала быть тревожной. Я согласилась поддержать Наташку и провести эту ночь с ней на ферме.
Жданка не должна была телиться, но у неё началось… Мы помогали ей как могли часа три. Но Жданка была молодая, это был её первый отёл, и что-то у неё не получалось. В конце концов она так обессилила, что упала на бок и замерла… В глазах у неё остановилась жуткая тоска. Стало ясно: сдохнет, если не помочь. Я поняла, что нам не справиться, Наташка побежала за матерью, а я за ветеринаром. Разговаривать с ними было бессмысленно, так как они были в состоянии полной прострации. Было уже часов пять утра, помощи ждать было не от кого, дождаться других взрослых? Может, кто-нибудь придёт на работу вовремя? Это после праздника-то? Жди!
Из глаз Жданки текли слёзы. Эти слёзы стали последней каплей моей боли за издыхающую корову. Я представила, что вместе с ней сейчас издохнет и телёночек неродившийся… Наташка стояла над Жданкой растерянная и несчастная, я впервые видела ей такой. Беспомощной. Это совершенно не её состояние было. Мне как-то захотелось её защитить по-дружески, поддержать… Что-то надо сделать немедленно! И тогда я решительно сняла пальто, засучила рукава, взяла верёвку, висящую на стене помещения, где Жданка пыталась разрешиться, сделала петлю на верёвке, потом встала на колени перед окровавленным причинным местом Жданки, засунула обе руки в её утробу, Жданка даже не дёрнулась… Нащупала голову и передние ножки телёнка, накинула петлю на них, велела Наташке тянуть за другой край верёвки по моей команде, а сама обеими руками помогала телёнку вылезти из материнской пещеры. Телёнок родился живой. Наташка унесла его в тепло. А я напоила Жданку и села рядом на солому, чтобы поглаживать по лбу да по осевшему животику. И вдруг увидела свои руки. Тонкие, даже изящные, были бы серебряные в скудном свете коровника, если бы не ошмётки крови, слизи и грязи… И тут до меня дошло, что я только что сделала… Это я? Где-то в мозгу под белым веществом в серой массе отозвались все мои ассоциации, связанные с руками. …Белее белого твоя рука… …Ваши пальцы пахнут ладаном… Меня вдруг охватила какая-то неосознаваемая паника. Теперь. Когда всё прошло… Я бросилась к крану и стала отмывать руки, и толи вода была в корыте слишком холодной, толи нервы у тринадцатилетней субтильной девочки сдали, только тело моё затрясло так, что зуб на зуб не попадал. Тут вернулась Наташка, радостная, что всё так благополучно кончилось, увидела меня и оцепенела:
- Ты что так трясёшься-то? Застыла? Или испугалась? Так всё прошло! Телёнок спит… И со Жданкой вроде всё в порядке… Подожди, сейчас я тебе помогу!
Она скрылась в теплушке, а через минуту вынесла оттуда бутылочку сливовой наливки.
- Сейчас выпьешь и согреешься. Или успокоишься.
- Ты что! Я не пила никогда…
- Ты и не курила никогда. Ты и роды у коровы первый раз принимала! Да такие трудные… Всё когда-то бывает первый раз.
Наливка была сладкой, но хмельной. Так что вскорости мне мой поступок уже казался вполне естественным. Наверное, было бы неестественно, если бы я тупо наблюдала, как подыхает колхозная корова, а самое главное, теряет свою уверенность взгляд подруги, а это-то мне пережить не представлялось возможным.
Ветеринар в конце концов подошёл, выдыхая такое, что казалось, будто он пил вчера не самогонку, а эти самые духи «Футы», он принял у меня пост, что он там дальше делал, не знаю, но Жданка выжила ко всеобщей радости.
А с Наташкой нас развела, что называется, судьба. Моя семья переехала в областной центр, и мы с Наташкой встретились ещё пару раз, радовались этим встречам искренне, а вот писем не удосужились писать друг другу. Зато Наташкины уроки мне здорово пригодились, и я не раз вспоминала её добрым словом, несмотря на неоднозначность её натуры….