Елена Прекрасная

Глава, в которой я проявляю характер и расстаюсь с ещё одним кольцом

- Это… Что это? – сдавленно прошептала я.

- Где? – хмуро переспросил художник, ревниво наблюдая за моей реакцией.

- Здесь! – обвела я картину рукой. – Что ты нарисовал?

Он сурово нахмурился, показывая, что мнение женщины не имеет для него никакого значения. Но сквозь подчёркнутое пренебрежение виднелась тревога – а ну как критиканка права?! «Художники все неуверенные и нервные» - напомнила мне совесть. Пристыдила. Собравшись, я сумела произнести что-то более членораздельное, чем до этого:

- Это невероятно!

Ульян недоверчиво посмотрел, будто решая можно ли мне верить.

- Потрясающе! – не сдерживаясь, воскликнула я. – Я в жизни такой красоты не видела!

Киселёвцы дружно поддержали. Ульян порозовел.

- Настенька, ты это видела? – позвала я мамку, которая в одиночестве гордо стояла поодаль.

- Не хочет смотреть на «мазню», - зашептались за моей спиной. Громко зашептались – долетело аж до Настеньки. Она фыркнула и ещё выше вздёрнула подбородок.

- Если б мазню! – вскричала я. - А это же настоящий шедевр! Хоть сейчас в музей! Ты только погляди, – бросилась я к Настеньке. – В жизни бы не поверила, что художник из захуда… э, - осеклась я, - из маленькой деревни может так рисовать!

Но Настенька наотрез отказалась сдвинуться с места. От обиды Ульян надулся как индюк. Я рассердилась – зачем обижать человека? Неужели трудно просто глянуть? Главная мамка уже направилась к терему, когда во мне проснулось неудержимое ехидство:

- Да ты просто трусишь! – громко воскликнула я. – Потому и смотреть не хочешь.

Испуганный «А-ах!» за моей спиной – и Настенька быстрей молнии разворачивается и несётся ко мне. На всех парусах. 

Кавалерия дрогнула, но не отступила, встретив неприятеля грудью.

- Это я-то боюсь?

«Как земля не содрогнулась от такой страсти?» - сыронизировала я и крикнула во всю мощь лёгких:

- Ты!

- Я?! – от возмущения Настенька потеряла дар речи.

- ТЫ! – восторжествовала я. – Ты! Боишься на собственный портрет взглянуть! – надрывалась я.

Главная мамка прожгла меня ненавидящим взглядом – не сожгла, к счастью, - и метнулась к портрету. Киселёвцы мгновенно отшатнулись, образовав просторный полукруг. Оттолкнула мощным плечом художника, инстинктивно пытавшегося спасти «свою прелесть», разъярённая мамка впилась глазами в себя нарисованную. Мы боялись издать лишний звук, но я подкралась поближе, чтобы удобней было наблюдать за её лицом. Могла бы и не беспокоиться: «Всё равно, что пытаться считать сфинкса!»

Вдруг лицо женщины дрогнуло; она всё смотрела и смотрела, и постепенно ярость, искажавшая её черты, ушла. Достав из кармана свою наволочку – носовой платок, то есть, Настенька приложила его к глазам.

- Что, не понравилось? – огорчилась я, подходя ближе.

- П-понра-авилось! – всхлипнула Настенька.

- Тогда чего ж ты?.. – удивилась я.

Нянька только рукой махнула – мол, чего тебе, тёмной, объяснять. Люди добрые растолковали.

- От радости это!

- Счастью своему не верит!

- Ах, от радости? – с сомнением взглянула я на зарёванное лицо Настеньки и пробормотала: – Что-то особо счастливой она не выглядит.

Главная мамка услышала – слух у неё, как у рыси - резво повернулась ко мне и, воскликнув: «Дай обниму!», сжала меня в медвежьих объятиях.

- Кислорода! – пропыхтела я, тщетно пытаясь вырваться. – Воздуха, воздуха!

Настенька опомнилась, выпустила меня из мёртвой хватки. И с чувством произнесла:

- Спасибо тебе, Еленушка, за дар сей великий! Век не забуду!

И поклонилась.

- Пожалуйста! – жалобно пискнула я, ощупывая рёбра – целы ль? «Делай после этого добро людям!» - измученно подумала: - Теперь болеть будут.»

- Отблагодарю тебя, Еленушка, по-царски! – в пылу чувств заверила меня нянька.

Я только кисло улыбнулась. Откуда её в Киселёво «о-царски»? Хотела было отказаться – не нужен мне очередной кокошник, но тут киселёвцы поняли, что туча пронеслась мимо и бросились поздравлять Настеньку с увековечиванием её на шидэвре. Я посторонилась. Подальше от такой благодарности и поздравлений: мне здоровье дорого!

Видимо, Ульян разделял это мнение, потому что, с трудом избавившись от желавших его похвалить, отошёл ко мне. Встав рядышком, он спросил:

- Понравился ль портрет, Еленушка?

- Очень! – искренне воскликнула я, прежде чем жаба успела меня остановить.

- Стоит он кольца обещанного? – гнул плут свою линию.

- Стоит, - собиралась я ответить, но случайно прикусила зык. – У-у, жаба! – взвыв, потрясла я кулаком.

Ульян недоуменно, с опаской на меня глянул.

- Сто… - начала было я, но подавилась собственной слюной. – Жаба-а! – закашлялась я.

Художник затоптался на месте: видно было, что от буйных он предпочитал держаться подальше и сейчас ушёл бы – да финансовый интерес держал крепче цепей.

- Ст… - горло перехватило; сушняк образовался дикий. – Ж-ж… Воды! – проскрипела я.

Ульян всё-таки убежал. Я кашляла, сложившись пополам, задыхаясь от удушья. «Хоть бы кто-нибудь шевельнулся!» - обида раздирала грудь.

- Пей! – подсунули под нос ковшик. Я с трудом заставила себя сделать глоток.

- Еленушка! – забеспокоилась Настенька.

- Еленушка! – подхватили остальные.

- В порядке я, - просипела, с трудом выпрямляясь. – Ну и злобные животные, эти жабы! – слабым голосом объявила я. – Держитесь от них подальше.