Еловые веточки

Еловые веточки

Дом стоял на окраине города. За аккуратной, чистенькой пятиэтажкой, облицованной веселой пестрой мозаикой, начинался лес; поблизости располагались частные дома, городская баня, здание сельскохозяйственного техникума, общежития... На теплых пузатых трубах грелись кошки, на бельевых веревках во дворе полоскалось свежевыстиранное белье – когда потеплее, не в самые морозы, – с горки, устроенном на большом насыпном холме, засаженном соснами, катались дети. Холм украшали две белесо-сероватые фигуры – атлетически сложенные парень и девушка, девушка держала шар, парень ничего не держал, но по нему было видно, что он готов ко всему, с таким было, наверно, нестрашно пройти по темной улице. Потом у него отобьют руки, и искалеченный, он будет вызывать странное, тоскливое чувство, как будто перед тобой живой человек, а не скульптура.

Надя с мамой жили в первом подъезде той самой пятиэтажки. Мама работала нянечкой в детском саду. Как почти все дети военных лет, маленькая, низкорослая, с теплыми руками и ровным, ласковым голосом, мама была любима своими воспитанниками: они, с полутора лет отданные на чужие руки, прекрасно знали, что вовсе не все из ухаживающих за ребятами такие... Выдержанные, спокойные, терпеливые.

Наде было под тридцать. Она тоже была спокойной, уравновешенной – и красивой. Густые каштановые волосы струились по плечам ласковой волной, а в глазах светились жизнелюбие и добрый, незлобливый юмор.

Едва ли не каждый вечер, когда мама садилась перед телевизором смотреть сериалы, Надя ходила гулять в лес. Шедшая под уклон дорога, почти всегда пустая, вела к заброшенной танцплощадке – когда-то сюда съезжались на отдых со всего города – и деревням, в которых еще держали коров и кур. Сосновые ветви, набрякшие от снега, тревожно вздрагивали, колыхаясь на ветру, Надя брела по колее и думала о своем. А может быть, и не только думала, может быть, ее ждал кто-то, может быть, когда она уходила, ее сердце билось сильнее, и замирало, и плакало в тоске и надежде...

Едва ли не каждый вечер Надя ходила гулять в лес.

Но в тот, последний, она не пришла.

И вот закончилась передача, и время прошло, и еще время прошло, и еще, а Нади все не было – и мама, и так всегда чуточку волновавшаяся, когда дочь выходила из дома, по-настоящему испугалась.

Испугалась так, что – скромная, боязливая, стеснительная, всегда словно стремившаяся не обременять людей вокруг, не утруждать лишний раз – она позвонила в милицию.

– Пропала дочка... Пропала. Ушла в лес – и не вернулась.

– Что ты, мать, загуляла твоя дочка, большая. К любовнику пошла, а ты уже всех на уши поставить готова.

– Не могла она уйти, она не такая, она ведь всегда приходит. Это же Надя. Моя Надя.

– Дыши глубже, бабка.

Принять заявление отказались.

И прошла ночь. И прошел день. А Нади не было.

Ее нашли у избы, мрачно рассевшейся на перекрестке, там, где дорога шла под уклон. Она лежала на залитом кровью снегу, застывшая и спокойная, с разрезанным животом и вытащенными наружу внутренностями, с иссеченными грудями, с разметавшимися волосами, которые никогда, никогда больше не заструятся по плечам ласковой теплой волной.

Холодная, спокойная, бессловесная...

Матери тело не показали. Для нее Надя навсегда осталась живой – такой, какой она запомнила ее, когда садилась смотреть «Санта-Барбару». Доброй, послушной дочкой, с которой не было хлопот.

Когда хоронили, на снег кидали ломаные еловые ветки. И люди несли к подъехавшей с гробом машине цветы – им было не жалко, не жалко своих копеек, слишком силен был общий ужас перед случившимся, слишком велико общее горе.

А дети спрашивали:

– Зачем еловые веточки на снегу?

– Затем, что Надю убили... Убили Надю.

Говорили разное. Говорили, что Надя будто бы встречалась с «черным», нерусским, ведь русский человек никогда не смог сотворить бы такое. Говорили, что в городе завелся маньяк, и ждали новых убийств.

Никого так и не нашли.

Детей перестали пускать на горку. Страшно.

Кто же хотел, чтобы с ними случилось то, что с Надей?

А потом прошло время... Ужас подзабылся, и снова стали пускать.

Ведь детей нельзя всегда держать дома.

«Вымороченный род», – говорили люди. «Не повезло», – говорили они.

Муж надиной мамы давно умер, сын утонул в молодости. Теперь вот и дочки не стало.

Гадали, кому достанется квартира. Правда, вот у сына вроде бы была жена. Она снова вышла замуж, но будто захаживает к старухе. Так, может быть, ей.