Энтузиаст

Пролог

Ранним пасмурным утром 5 сентября прошлого года на перрон Ладожского вокзала впервые ступил чёрный ботинок одного в меру примечательного человека. Четыре дня Павел Сергеевич Кичигин, или просто Павел (Пашей называть себя он почему-то с детства никому не давал) трясся в самом дешёвом плацкартном вагоне, переваривая корейскую лапшу, жареную курицу и строчки «Космической философии» Константина Циолковского, и, наконец, добрался куда хотел.

Тридцать минут в переходах, в изучении карт метрополитена и небольшой давке среди пассажиров и, наконец, всей своей мощью на Павла обрушился центр. Тысячи людей, снующих туда-сюда, плевки на пол, вездесущий табачный дым, окутывающий прекраснейшие здания на свете, музыка, текущая отовсюду и движение, движение, движение… На некоторое время Павел забыл себя и полностью погрузился в атмосферу города. Это сравнимо с эйфорией, которую иногда испытывает эпилептик перед приступом или с необычайной лёгкостью в теле старика, который ещё не понял, что умер.

Пока Павел идёт по городу, ослеплённый и счастливый, можно немного и посплетничать о нём. Говорят, глаза – это зеркало души, в них открывается самая потаённая правда о человеке. Но в случае с Павлом, говорить о глазах и через них ещё и пытаться определить его характер – упаси Боже! – чрезвычайно сложное дело. Разрез его глаз был такой, что с небольшого расстояния национальность Павла определялась без сомнения – русский, – однако при более внимательном рассмотрении сомнения всё же вкрадывались в душу. Это были именно такие глаза, про которые не скажешь, откуда они вообще могли взяться. Как и цвет глаз. Глаза у Павла – хамелеоны. То есть буквально меняли цвет и довольно резко, в зависимости от освещения. Нотки карих глаз, подпортившие по краям и в середине основной серый цвет, делали глаза темнее, но часто вы могли бы заметить и зелёный отлив и даже превращение всего этого коктейля в неожиданный голубой цвет.   

Как вы догадываетесь, характер Павла мало отличался от его глаз и был таким же противоречивым и сложным. Больше всего его душа наверное хотела… Да нет, разве можем мы смело утверждать такие вещи? Скажем только о том, что можно заметить со стороны.

Павел любил одиночество, оно было его стихией. Однако одиночество его, что бывает нередко, требовало разделения с кем-то. То есть, ему нужен был человек, но – всего один. Или хотя бы не больше одного человека за раз. При этом, даже найдя нужного человека, Павел мог вдруг на некоторое время исчезнуть. Бывало, он и обижал этим кого-то, но, в конце концов, всё успокаивалось, и люди только разводили руки: «Такой вот он у нас».

Павел – человек разносторонний, в прямом смысле слова: будучи любителем одиночества, он же был и любителем большой кампании, просто часто покидал её без видимой причины и даже насовсем. Иногда его посещали мысли о богатстве и власти и, как всякий нормальный молодой человек, он считал, что получил бы их, если бы только захотел. Однако в голове Павла было также и то, чего в головах «нормальных», обыкновенных обычно не бывало. Долгое время, бережно и старательно вынашивал он мысли о главных ценностях. Об общечеловеческих ценностях.

Ценности эти представлялись ему отнюдь не такими, какими их рисовали по телевизору или в интернете. Не такими, какими он мог видеть их где-то, нет. В его душе, в глубине её светил какой-то свет, который не давал покоя и рисовал для него картину, отличную от приходящих картин других людей. Ну, или, по крайней мере, ему так казалось.

Он много где слышал, что «рыба гниёт с головы». Но разве это так? И если да, то где она – эта голова? Куда это она от нас спряталась? «Нет, - думал Павел – если и сравнивать нас с одной большой рыбой, то рыба эта парализована, она прекрасно знает куда плыть, но ни хвост, ни плавники не слушают её, как и скелет из множества громких названий министерств и должностей, вплоть до Царей, Президентов и Премьер-Министров. И даже жабры её из подрастающих поколений, из всех мастей творческих и научных вот-вот откажут, и рыба задохнётся».

Как-то интуитивно, от самого рождения, Павел знал какую-то вещь, но пока не знал ей применения. Она только всплывала иногда разными сторонами из самых глубин его сердца. Стороны эти всегда наталкивались на сопротивление доводов людей, даже самых глубоких мыслителей всех веков, всегда оказывались более ребристыми, более неудобными, чем того требовал мир людей, а потому уходили обратно на дно, ожидая своего часа. «Законы богов всегда выше законов людей» – говорил обыкновенно в таких случаях Павел. «Законы богов выше, но и работают по-другому. Вселенная слишком огромна, чтобы её заключать в рамки своего расчёта и слишком близка, чтобы от неё прятаться. Потому подождём. Всё случится своим чередом».