Еретик

11. Ульяна. 1907 г.

Ульяна потерла ушибленное колено и заправила обратно под платок выбившиеся рыжие пряди. Вьющиеся мелким бесом волосы не желали чинно укладываться в гладкую косу. Глянула вдовушка украдкой в маленькое овальное зеркальце в медной вырезной рамке-подставке и вздохнула.

Хороша, эх, хороша… А толку. Ни счастья, ни любви. Видно, не достойна ведьма счастья. Одна радость, один свет в окошке – сыночек родненький. А так – куковать бы век одной.

Вся деревня шепчется: свела колдовка в могилу мужа. Да куда там сводить было, коль муж без всякой порчи был старый, да хворый. О покойном либо хорошо, либо ничего, но дурного о нем вспомнить было нечего. Старый и не любый, но все равно Ульяна была ему благодарна. Один пожилой кузнец-вдовец не побоялся заслать сватов к внучке чернокнижника. Когда уж и родня от нее отвернулась. Житья в родном доме не стало, по всему видно было, оставаться в девках.

Вот уж наградил любимый дед наследством ­– врагу не пожелаешь. И рада бы отдать – да никто не берет...

С тех пор как нашли ее утром спящей на кладбище, на 8-й день после похорон деда Касьяна, все вокруг порешили, что девчонку будто подменил кто. Как неожиданно появились, так и прошли разом у малышки приступы падучей. Больше по ночам Улька во сне не ходила. Но стали подмечать за ней соседи множество странностей. Явных иль надуманных.

Раз слетелось на хутор, куда вернулась после сороковин семья младшего сына Касьяна, всяких птиц лесных видимо-невидимо – сколько никто разом и не видал никогда. Облепили крышу дома, все ветки деревьев и кустов в маленьком саду, забор и калитку, а, кому места не хватило, уселись прямо на траву перед домом. Потом подхватились все разом и разлетелись прочь. Младшие детишки Прова утверждали, что овечек Ульке помогает пасти семейка зайцев, пока сама девочка отдыхает себе в тенечке или досыпает ранние утренние часы, уткнувшись в теплый меховой бок старой собаки. Правда, то была или нет – ни одна овечка все же не пропала. И раньше девка была нелюдимой, а теперь и вовсе перестала водиться с погодками-ребятишками. Однако любое дело в ее руках спорилось и ладилось. Даже в самое холодное дождливое или чересчур засушливое лето Улька из лесу с пустой корзинкой не возвращалась. Грибочки – все как на подбор, без единой червоточинки. А ягоды – не ягоды, красота такая, хоть бусы из них делай, яркие, сочные. Как ни возьмет с собой Пров дочурку на рыбалку, клев ему обеспечен. Словно сам водяной ему жирных карасей в мережки загоняет.

Все бы хорошо, да злые языки мелят, что разрыв могилу старого колдуна, мужики нашли лишь пустой гроб. Еретик пропал и больше живых не тревожил. Посему видать, передал чернокнижник силу внучке, добром ли, обманом – теперь уж неважно. Селянам бы радоваться ­– сколько бы еще доброго люду до сороковин заел проклятый упырь, кабы не расстался со своим наследством. Конечно, виноваты сыновья колдуна, что поверили отцовскому раскаянию и не схоронили еретика, как принято издавна: на перекрестье путей, с осиновым колом между лопаток. Какой бы хороший колдун при жизни не был, а после смерти, лучше с ним не встречаться. 

Вроде по всему выходит, что ни в чем Улька не виновата, а все людям не по нраву. И чем старше девка – тем хуже. Град, ливень, засуха, корова ль недойная, птица не несется, пчелы мало меда запасли, волки скотину задрали или повадился в курятник хитрый хорь, лихоманка скрутила кого или детей Бог не посылает – во всем ведьма виновата. Не так посмотрела, не то сказала…

Как стала мужней женой, будто бы и проявили соседи некое подобие уважения. Но недолго продлилось Улькино счастье. Кузнец захворал и угас быстро, не прожив с молодой женой и трех лет. Но все же вдове грех жаловаться. У нее теперь свой справный дом, и небольшой сад, и пасека, и всякой домашней скотины уйма. Удивительно, как только справлялась Ульяна одна с таким хозяйством. Ведь от услуг батрачек вдове пришлось отказаться. Куда уж там швыряться деньгами, итак пришлось продать кузню.

Благо взрослые уже дети кузнеца, давно отделившиеся, чуть ли не старше самой мачехи, на наследство особо не претендовали. То ли боялись связываться с ведьмой, то ли жалели вдову, оставшуюся с грудным сынком на руках.