Эридан. Рассказы

Сумка, набитая размышлениями

Маня позвала меня на выставку. Позвонила в субботу утром и крикнула в трубку:

— Ну, чё, мать?!

— Что? — уточнила я.

— Хорош киснуть, пошли в свет!

— Пошли, мать, — равнодушно согласилась я, — далеко он?

— Свет? Да не… Не очень. На Достоевского. Там открылась выставка современного искусства. Посетим?

— Почему нет? Приобщимся к прекрасному, заодно прошвырнёмся по торговому центру. Мне сумку нужно купить.

— Ну, давай, я заеду за тобой в час.

Я нырнула в просторные джинсы, влезла в первый попавшийся свитер, заколола гулю на макушке — вот и все сборы. Чего-то не хватает… Подошла к зеркалу, критически оглядела себя с ног до головы и приложила указательные пальчики к уголкам губ. Забыла улыбнуться, вот в чём оплошность. Потянула уголки вверх, совсем чуть-чуть — ну, совсем другое дело! — так и оставим. 

Маня, как и обещала, явилась в час. Я встретила её у подъезда, где околачивалась в томительном ожидании минут десять. Живо плюхнувшись на переднее сиденье, я бросила сумку за спину, не глядя, привычным жестом, в момент, когда подруга резко сдавала назад. Сумка подпрыгнула и смачно изрыгнула на коврик всё своё содержимое: расчёску, помаду, пудру, кошелёк с мелочью, тени, мобильник, камень, найденный у моря, ещё один булыжник с Алтая, просроченный газовый баллончик, два пустых кошелька, смятые купюры, четыре использованные зажигалки, паспорт, чеки и карточки… Ещё и фотка бывшего — уже с неделю как! — скользнула под сиденье. Впрочем, там ей самое место.

— Вот блин! — выругалась я. — Ты чего такая резкая, Мань?

— Сумку застегивать надо, — парировала подруга, и, обернувшись, засмеялась, — и перебирать внутри хлам хоть изредка.

— Да некогда, работы много.

— Некогда… сумку застегнуть?

— И это тоже, — кивнула я с серьёзным выражением лица. — Нас много. Пойдёшь по улице, обрати внимание на сумки. Никто не грузится.

— Да ладно? — Маня кинула недоверчивый взгляд в мою сторону. — А каких пор ты стала такой же пофигисткой?

— Молния сломалась. Чинить неохота это старьё, она уже вся истрепалась, проще выкинуть.

Пока мы болтали, Манька вырулила на Достоевскую улицу и ткнулась в свободный прогал между двумя внедорожниками. Она стала парковаться, а я перегнулась назад и собрала рассыпавшееся «богатство». Фотку решила не искать — пусть валяется под сиденьем, автомобилю будет с кем коротать ночи.

— Давай зайдём, — я потянула подругу в «Саквояж», зазывающий к себе яркой вывеской.

И, не дожидаясь ответа, ускорила шаг, почти побежала — вперед, к ней, к моей новой сумочке! Я чувствую, что она ждёт меня в магазине, давно ждёт, уже, наверное, и скидками обросла… Сегодня всё — только лишь для меня! Да, там действительно стартовала сезонная распродажа, и, конечно, мы с Ней узнали друг друга сразу — в тот миг, когда я переступила порог. Она возлежала на полке, опершись о стену мягкой спинкой, и — уже отчаявшись, видимо, дождаться хозяйку — тосковала, уныло свесив ручки вниз. Я медленно приблизилась к Ней. 

—  Ой, какая… — склонив голову, погладила жёлтый кожаный карманчик и бережно, как ребёнка, взяла её на руки.

— Куда ты так рванула? — подошла сзади запыхавшаяся Машка.

— К ней, — похвасталась я. — Смотри, какая…

Подруга пожала плечами, но я, не обратив никакого внимания на её реакцию, отправилась на кассу. Теперь Она моя! Моя новая сумка! Я танцевала, не обращая внимания на людей, а Манька недовольно дёргала меня за рукав, чем ещё больше веселила. Какой сегодня день: чудесный, светлый, удивительный! Три красотки — я, Машка и сумка — идём, смеясь и пританцовывая, на выставку. Разве это не чудесно?

Обилетившись в кассе, мы проследовали в просторную залу с лепниной на потолке и дубовым паркетом под ногами. «Современное искусство» выставлялось в старинном особняке, который когда-то принадлежал купеческому роду — организаторы почему-то посчитали удачной идею такого контраста и назвали проект «Связь поколений». Честно говоря, перед выходом из дома стоило почитать подробности в интернете —  но, увы, всё было как-то недосуг. В зале красовалось десять странных инсталляций, и нам с Машкой предстояло разгадать смысл каждой из них.

Одна представляла собой тетраэдр высотой с человеческий рост с витыми проволочными гранями, между которыми были натянуты ленты из прозрачного целлофана — внахлёст, друг на друга, но так, чтоб при желании между ними можно было просунуть руку. Внутри тетраэдра прямо на полу валялась кукла — старая, большая, пластмассовая, из тех, что продавались в советские времена в универмагах. Правда, продавались они в одежде, а эта оказалась голой — только чепчик на макушке. Инсталляция называлась «Равнодушие».

Рядом лежал человек — точнее, его неловкая имитация из папье-маше, с длинными руками-полотенцами и ногами-трубками. Поверх фигуры были накиданы маски, с дюжину всяческих: от антикварных Пьеро и жутких демонических рыл до зайчиков, свинок и лисичек с детсадовских утренников. Лицо «человека» было стёрто — так, словно кто-то пытался нарисовать его, но передумал и смахнул эскиз влажной тряпкой, размазав краску по лицу. Окружённый масками человек со стёртым лицом именовался Свободой — так гласила надпись на табличке у инсталляции.