Эстетика бабочек за плечом

Эстетика бабочек за плечом

Эстетика небесных барабанов

Одежду рвануло ветром, и я поднял голову. На лицо закапало.
Вдали загремело, загрохотало, словно бы некий божок уронил на свой барабан чашку утреннего кофе.
Сверкнуло. Сверкнуло два раза, и вторая вспышка была эхом первой.
Во время грозы нельзя находиться под открытым небом, но разве можно устоять перед этим безумным, пахнущим озоном искушением?..
Начало светлеть.
 

Не сегодня

Мы вновь наедине — я и мой Дружок. Дружок вновь проверит мою силу воли, а я вновь сдамся.
Я рыдаю — громко, искренне, с надрывом. Я рассказываю линейчатой тетради о своих проблемах. Тетрадь рассыпается в моих руках, а Дружок ржет в голос.
Почему Дружок такой вредный? Да и может ли взращенное в ужасных фабричных условиях существо заключать в себе нечто положительное?
Я рыдаю. Мне больно. Я вспоминаю все просмотренные мной аниме и понимаю, что мне так же плохо, как Рицке, только у него было что вроде моего магнитофона: я записываю на него свои проблемы и складываю флешки на специально отведенную для них полку.
У меня скопились целые банки слез. Штук пять или около того. Я смазываю ими Дружка.
На это раз у меня все получится. На этот раз я смогу. Смогу огладить все холодные изгибы и поразить себя пороховым огнем Дружковой зажигательной души.
Дружок смеется — громко, искренне, с надрывом.

Ночь за плечом

Ночь мягко выступает из-за моего плеча, идет, разбрасывая горсти звезд, развешивая белесые облачка на прозрачное, начинающее наливаться синими красками высокое небо.
Провожаю взглядом закат — театр одного актера — Солнца.
Звездочки собираются в созвездия, машут крохотными ручками вниз. Поднимаю ладонь в приветственном жесте, и ее мягко окутывает сумеречное волшебство.
Убираю руку в карман и продвигаюсь на север, унося с собой подаренную Природой очаровывающую магию ледяного воздуха и диких лесов.

Бабочка

Каждый день я встаю в пять часов утра лишь для того, чтобы забинтовать закат. У него очень тяжелая работа, да и не закат он вовсе: вторую половину своей личности он называет рассветом и утверждает, что когда восходит на небо, возвещая завершение дня, рассвет его начинает. Совсем свихнулся, бедняга.
Закат принимает мою помощь неохотно, скрипя зубами и отводя горящий взор. Его цвет глаз всегда разный и необычный, то оранжевый, то алый, то еще какой.
Болезнь заката чем-то похожа на наш буллезный эпидермолиз рыхлостью кожи. Когда закат врезается в столб, то с него сходит вся кожа. Повязки надо накладывать с особой осторожностью.
Есть проблема похуже — снять бинты. Закат начинает извиваться и рыдать от боли, и ручейки слез проедают кожу. В такие моменты он пылает особенно ярко. Люди даже лезут на крыши ради нескольких фотоснимков.
Закат очень гордый, но благодарить не забывает.

полет на стекловатных крыльях

Я схожу в ателье на углу и попрошу сшить крылья из стекловаты. Хоть они и колются, но на высотах замечательно спасает от холода.
Я взметнусь орлом, вспорю напитанный гарью и копотью городской воздух, пролечу меж проводами, прозвучу Бахом и Меркьюри под острым хвостом мчащегося в прозрачную голубизну самолета, я обогну метеориты и коснусь крылом Луны и Солнца, Меркурия и Галлеи, зачерпну снег, которым занесены дальние планеты, разбросаю его по черным дырам.
Я сгребу звезды и суну их в свой глубокий карман, где ютятся вьюги и фрегаты, плачут киты и поют незатейливые гимны длинноволосые дриады, пьют родниковую воду сверкающие серебристой чешуей русалки и заведуют предприятиями солидные начальники.
Я пронесу контрабандой счастье и грусть, слезы смеха и печальные улыбки, мечты и отслужившие свое паровозы. Я раздам дожди и ветры всем страждущим, коснусь их лбов и напою надеждой и милосердием.
Я поцелую заснеженные планеты, и на них разойдется бурлящее пламя жизни.
Я вернусь домой, сложу крылья в шкаф и отправлюсь в ателье с клеенкой, чтобы заказать большие-большие костистые жабры.

мы летаем

— С ума сошла! Больно! — шипит Пятая, разворачиваясь и крыльями отбрасывая Пятнадцатую. — Мне больно!
— Сама в этом виновата. В нашей боли, — Пятнадцатая потирает плечо, — виноваты мы сами, — и ехидно ухмыляется.
— Небесное воинство — расходный материал. И рефлексы у нас чудесные. Поболело — умер.
— Проверить решила.
Пятая безумно хохочет и взмывает к густым кронами эдемских яблочных сосен, кружит и ломает ветви:
— Нас бьют, а мы-то летаем! Летаем! А нас-то бьют, а мы летаем им назло. И выиграем мы эту войну, победим лукавого! И будем плясать на углях, и йодли петь, и рвать крылья, и…
Пятнадцатая обнажает саблю и мыслью отправляет ее в небо.

Перо и лист — это хорошо

Мобильные телефоны — это хорошо. Особенно чужие.
Зеркальные фотоаппараты — это хорошо. Особенно сделанные на них фото.
Ветер — это хорошо. Особенно когда он распахивает неплотно прикрытые окна, внося в затхлые комнаты ледяную свежесть.
Болезни — это хорошо. Особенно когда у тебя появляется множество привилегий, и ты можешь послать кого угодно в какой угодно магазин, и тебе никто ничего не скажет. Ты же больной.
Грозы — это хорошо. Особенно когда отключают свет, и семьи собираются в освещенных огарками свечей гостиных, вспоминают прошлое и хохочут про себя, не смея нарушить волшебства сумрачной тишины.
Перо и лист — это хорошо. Особенно когда есть о чем писать.