Эта...

Эта...

У этой новенькой рыжей с четвёртого имелся муж и сын, но, кажется, сын был не её – слишком взрослым выглядел длинный нескладный парень. Прижила рано? Замуж вышла за мужика с ребёнком? Мальчика жалели, к ней относились с подозрением…

Она не отмечала рождество, как все нормальные люди – никаких тебе костёлов и церквей, уходила куда-то с утра пораньше с семьёй и горой цветных пакетов, и возвращалась поздно – с теми же и такой же разносортной и разноцветной горой.

И на Новый год её не было дома никогда -  за пару дней до семейство с объёмными рюкзаками испарялось в неизвестном направлении. Ни шума, ни ругани, ни похмельных лиц в окнах и подъезде. Возвращались спустя неделю, загорелые и весёлые, когда соседи с отвращением новогоднего послевкусия доедали салаты и с тяжкими вздохами готовились к русскому Рождеству.

И насчёт новомодного Валентина ничего не было у них слышно – не то, что у соседки из двухкомнатной с третьего, куда мужик уже четвёртый год охапками таскает розы, или с первого, откуда выкидывают пачками коробки из-под шоколада. Как будто друг друга и не любят, видать, из жалости к дитёнку она за мужика вышла-то.

Зато вот чего это у них дракон на дверях висит в феврале? И друзья странные пришли, все в кимоно каких-то, китайцы, что ли? Да откуда у них в городе китайцы? Отродясь не было. И весело, видать – и фонарики пускали с лоджии, и хохотали почти до полуночи – эхма, вот ежели бы чутка громче, то и полицию бы вызвать недолго, участок, слава-те господи, через дорогу! Но нет же, вроде как слышно, что веселятся, но не очень громко. И расходились, шикая друг на друга, за полночь, из всего шума только и различить было, что Серёга таки собрал этого грёбаного синего дракона. Непонятно ничего…

Не люди прям, на восьмое никто с цветами к этой рыжей так и не явился, видать, и правда, не в любви там дело. Зато ну надо же! Нехристи! Семнадцатого клевер вывесили прям на дверях. И друзья собрались – ну чистый цирк, в зелёном все, да в шляпах дурацких, и музыка барабанила сквозь стенки так, что ноги сами пускались в пляс – но – строго до девяти, потом притихла….

Летом у этой было тихо. Она садилась на велосипед каждое утро, приезжала в обед и после обеда уезжала на великах уже с сыном. Сидела вечерами на балконе, откуда можно было учуять запах воска или странного, со вкусной вишнёвой примесью, табака. Иногда оттуда доносился стук ложек и вилок, и тянуло запахом жареного мяса и приправ, и доносился негромкий смех на три голоса. А уж голоса эти - они журчали всё время,  в равных пропорциях, что-то пересказывая друг другу, всегда увлечённо  и весело, всегда с сочным юморком, иногда матом, перед этим с обязательным требованием: «Дань, закрой уши». Мужской, женский и ломающийся юношеский.

А по утрам иногда с балкона расползался по стене дома, дразня соседей, изумительный запах свежей выпечки с шоколадом, слышался стук ложек о чашки. Стояла почти тишина,  и лишь изредка её нарушал звонкий голос мальчика, что явно просыпался раньше сонных родителей, да требовательный «Мяу!» кошки, которую не пускали на стол.

Но наступала осень, и летние трапезы на лоджии заканчивались. Всё реже велосипеды вытаскивались из подвала, покуда однажды мальчик  с мужчиной не уезжали на них в сторону гаражей у железной дороги, а возвращались уже пешком. Зато всё чаще с утра женщина пряталась под зонтиком с красной телефонной будкой и надписью London, обязательно делая несколько шагов под тёплым осенним дождём, и лишь потом воздвигнув над рыжей макушкой  прозрачный купол.

Но дни рождения? Ну вот чтоб в неурочное время, без праздника, да не дурацких карнавальных костюмах? Ни разу ведь не было, как у нелюдей, ей-богу. … Зато была осень и тыквы, и бесовские лики в магазинах, а у этой на дверях венок – ветки голые, пакля с пауками, да рыжие тыквы из бумаги. И опять ряженые, ведьмы да черти, раскрашенные жутко, бочку зачем-то тащили вверх по лестнице, а когда бегали туда-сюда, держа дверь нараспашку, можно было углядеть плавающие в той бочке яблоки. Уж на что у нас народ сдержанный, так и то вон, тётя Нюша со второго не сдержалась, попеняла, мол, чегой-то ты, девочка, рядишься не по-людски да на посмешище себя выставляешь? А эта лишь улыбнулась, да спросила:  «А вы в последний раз когда на маскараде веселились?». Тёть Нюша возмутилась было - чего она, дура что ли, а эта голову набок склонила – ну чисто кошка, да и спросила: «А сколько ещё маскарадов вам осталось?».  Да и убежала вниз по лестнице. Тёть Нюша так столбом и застыла, три дня потом нос из квартиры не высовывала, хотя до этого страсть как любила у окошка подежурить межэтажного – вдруг из соседей кто пройдёт, чего нового углядеть можно будет?

А эта, говорят, в ту ночь Хэллоуина, в участок  к полиции сходила. Со всем этим своим шабашем разнаряженным, сладостей ментам отнесла, да с праздником поздравила. Нет, ну разве это праздник -  в чертей рядиться да сладости по соседям выпрашивать?

Не праздник. Не праздник, когда до полстолетия год, а ты с далёкой октябрятской ёлки не была на маскарадах. Не праздник, когда тебе врач пеняет на лишний вес, когда волосы прячешь под шапки, а не размахиваешь густой рыжей гривой. Когда ты не ездишь на велосипеде, не ходишь с дочкой в кино и думаешь, когда же она от компьютера-то оторвётся? Не праздник, когда забита лоджия барахлом и оставлен мужу пятачок для перекуров, и ты не завтракаешь там, а копишь ненужную мебель и кастрюли. Не праздник… особенно когда знаешь, что этой до полстолетия не год, а всего три.