Евгений Леонов."Добрый день! Я – король. Дорогие мои..."

Евгений Леонов."Добрый день! Я – король. Дорогие мои..."

Ах, какое кино это "Обыкновенное чудо" и король там в масть. А ведь Леонов в этой роли должен был переиграть самого Эраста Гарина из одноименного фильма 1964 года. Что говорить, кино, где все молодцы, плюс гениальный сценарий Евгения Шварца. Его добрый король-палач, непревзойденная едкая сатира, которая актуальна и сегодня.

Его короновал сам народ, и судьба была созвучна этому желанию.

А ведь это был живой человек, со своим характером, военным детством и непростым жизненным путем.

Первое, что вспоминается, его неповторимый голос и песенка Винни-Пуха:

Кто ходит в гости по утрам,

Тот поступает мудро.

Известно всем, тарам-парам,

На то оно и утро!

Этот человек внешне был олицетворением доброты и мягкости, все части его тела максимально напоминали букву "о", там не было острых углов. Ему подсознательно хотелось довериться. Он стопроцентно не мог обидеть или зло посмеяться, зло вообще не про него. Все его роли, те характеры, которые он создавал, в сочетании с его внешностью и голосом, делали его просто родным, близким человеком для миллионов людей.

Через свою душевную глубину он у всех вызывал только улыбку и положительные эмоции. Он создавал хорошее настроение, чистая магия, обыкновенное чудо.

Быть настоящим человеком очень нелегко.

Отвечать самому, не сваливая вину на ближних — это выше человеческих сил.

Войдешь в детскую и — стыдно сказать — становишься симпатичней. Хоть от престола отказывайся!

Сижу я, работаю, проверяю донесения министров друг на дружку…

Сегодня я буду кутить. Весело, добродушно, со всякими безобидными выходками.

Не бойся, влюбляться полезно.

Приготовьте посуду, тарелки: я буду все это бить. Уберите хлеб из овина: я подожгу овин!

Со мной происходит что-то ужасное. Что-то доброе проснулось в моей душе.

Фу. Какая гадость. Даже подслушивать противно.

Приближается священный час, будь он проклят.

В конечном счете все зависит от людей.

И в трагических концах есть свое величие.

Стыдно убивать героев, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных.

– Эй, вы там! Плаху, палача и рюмку водки! Водку мне, остальное ему! Живо!

Жизнь улыбается мне на прощание!

("Обыкновенное чудо",1978)

Его биографию можно найти без труда, актер родился 02 сентября 1926 года в Москве, а вот услышать его воспоминание о жизни найти сложнее. Хвала интернету, надеюсь создателям уже дали Нобелевскую премию. За три месяца до его ухода Зои Ерошек удалось взять у него интервью для "Новой ежедневной газеты", которое она просто назвала "Гений".

«Когда мне было пятнадцать лет, я в войну, весь такой из себя рабочий паренек, токаришка, попал во МХАТ. Перед самой эвакуацией театра. Я успел посмотреть Качалова. В пьесе «На дне». В роли Барона. Это было потрясение. Так играть невозможно… Я видел Книппер-Чехову. В «Трех сестрах». Это было необыкновенно здорово. При звуках военного оркестра из «Трех сестер» невозможно было не заплакать… Под эти звуки ты соединялся с ними, с этими тремя сестрами. Они тебе становились родными. Ты хотел им помочь уехать из этого города, где они существовали, в другую, прекрасную жизнь, которая для них была связана с Москвой...» «Говорят: сейчас другое время. Другой Бог. Другая нравственность. Другая Правда. Но в том-то и дело, что Другого Бога не бывает. И другой нравственности не бывает. И другой Правды. Все затоптать нельзя. Особенно в искусстве».

Все в этой жизни находится в балансе и судьба смешного актера берет истоки из его глубины и искренности по отношению к жизни и искусству. Никакой иронии. Никаких кавычек, скобок, сносок. Труд мастера на совесть сделанный.

«В искусство я вполз. В школе играл в драмкружке. Но просто так. Смешным был. Все хохотали. Однако актером стать не собирался. Когда началась война, мне было четырнадцать лет. Я пошел работать на авиационный завод. И поступил в авиационный техникум. Но с третьего курса ушел… И вот я, поступаю в театральную студию. В комиссии сидят актриса Шереметева, Ростислав Данилович Захаров (он вел потом у нас ритмику), Андрей Александрович Гончаров и другие. Я стал читать. Тишина. Когда я то же самое читал в техникуме с эстрады — все хохотали. А тут — мертвая тишина. Шереметева, интеллигентнейшая женщина, говорит: «А еще что-нибудь у вас есть?». Я понимаю, что дела у меня совсем плохи. Говорю: «Да так, я тут для себя выучил один стишок». «Стишок? Чей?» — переспрашивает Шереметева. «Блока», — отвечаю я. «У Блока нет стишков», — говорит она строго. А на мне пиджак, перевернутый с плеч брата. И такая нелепая у меня фигура… Я весь из себя почти такой же, как сейчас, — круглое лицо, маленький, неуклюжий, ну только что без лысины… И война еще идет, холодно, голодно, а я, только что прибежал с завода, и мечтаю о театре, и читаю Блока, и хочу в искусство, в искусство. И вот я собрался с духом, вхожу в роль, побелел и как-то интуитивно чувствую: тут такая любовь в стихотворении, такая невозможная любовь, что я должен читать не как я, а как роковой красивый мужчина, ну очень красивый, понимаете, и очень-очень роковой… И я так и читаю. А они — члены экзаменационной комиссии — вначале от смеха под стол попадали, я вижу, у них слезы от смеха градом текут, но я не обращаю на то внимания, читаю дальше, только еще больше побледнел… Ну, значит, проехали: «Я сидел в переполненном зале»… я бледнею, в меня вошла такая страшная сила… «…Намеренно резко ты сказала: «И этот влюблен!», и дальше, дальше: «…в ответ что-то грянули струны, исступленно запели смычки»… И тут я вижу — отчетливо, ясно вижу: лица педагогов становятся очень удивленными и очень серьезными. Я закончил читать. И долго было тихо-тихо. И педагоги, и я выдержали паузу. Я смотрел на них. Они — на меня. А потом педагоги мне сказали: так читать Блока может только интересный и хороший человек. И приняли меня. Сразу. По одному стихотворению. Без всяких других экзаменов».