Фаталист - Дело №1 Осторожно с желаниями

Пролог

Харьков, декабрь, 1918 год

Глухую тишину подвала неожиданно растревожил торопливый скрежет ключа в замочной скважине. Отворяясь, заскрипела кривая чугунная решетка. За суетливой поступью сапог в сизый полумрак проникли две остроконечных тени. Внесли продолговатый ящик, издали напоминавший гроб. На спуске по крутым бетонным ступенькам один из носильщиков надрывно чихнул.

– Цыц, Яков, – сдавленно прошептал его товарищ, стискивая зубами мундштук. – Не дай Боже почуют. Тогда – пиши пропало.

– В самом деле, господа, – сзади раздался сухой баритон.

Осторожно переступая в полутьме через куски проржавевшей арматуры, баритон взволнованно добавил:

– Внимательнее на спуске. Последняя ступенька сильно срезана. Так вы уж будьте добры.

Повсюду на земляном полу в грязных лужах валялись обрывки рубероида, разломанная мебель и набухшие от сырости кипы старых газет. Трое мужчин, наконец, вошли, немедленно затворили за собой клетку решетки и дверь. Для безопасности обмотали замок увесистой чугунной цепью. Прислушались.

– Слежки вроде нет, – шёпотом произнёс баритон и в тот же миг в его руках ожил фитилёк керосинки.

– Вот так веселее, – сказал второй, не выпуская изо рта пустой мундштук, и одобрительно кивнул.

На бледном свету заблестели серебряным дождём густые паутинные вуали, развевающиеся рваными лоскутками с потолочных балок. Тревожно зашуршала в тёмных углах чья-то нарушенная подземная жизнь, а по грязным мшистым стенам заметались угловатые тени непрошеных гостей.

От едкого духа болотной сырости парень по имени Яков снова чихнул. Это был молодой человек лет двадцати трёх в очках-велосипедах. В глазах его стояли слезы от невыносимой зубной боли. Бедняга щурился и постанывал, прижимая к щеке шерсть тёплого вязаного шарфа.

– Вот вернёмся, – наставительно произнёс второй, – ступай к дантисту, ей-богу. Чуешь? Мочи нет слухать твои вопли.

– Простите, – глубоко вздохнул паренёк и снова застонал.

Второй сдвинул набок заломленный картуз с разбитым околышем и живо подмигнул болезному парню:

– Не хнычь, Яшка. Шо там зубы. На фронте вот этими самыми руками я кусок снаряда изо рта нашего полковника вытаскивал, понял? Под бомбами, между прочим. Тот – ни гу-гу. Потом из лазарета писал, обещал встретить, наградить.

– Встретил? – вяло спросил Яшка, утирая со щеки горячую слезу.

– Слава Богу, не довелось. И тебе могу дёрнуть, хошь? Пальцы – клещи.

Бывший солдат раскатисто рассмеялся, закашлялся и озорно подкрутил рыжеватые усы.

– Полно вам, Куркевич, – раздался металлический голос третьего. – Давайте уже доберемся и кончим дело. Меня в любую минуту могут хватиться.

Орудуя лампой, третий мужчина лет шестидесяти пяти в пенсне на жёлтом костлявом носу указал вперёд и осветил стену.

– Кажется, здесь можно спрятать, как вы считаете?

Его спутники вновь взялись за петли с боков ящика и сделали резкий рывок. Поклажа имела значительный вес и вид. Это был роскошный кованый сундук размерами около полутора метров на 90 сантиметров, старинной выделки с покатой дубовой крышкой и огромным висячим замком. Каждое движение носильщикам давалось с трудом, сбивало дыхание и забирало почти все силы. Но возражений не следовало. Напротив, эти утомленные люди с какой-то необъяснимой блаженной уверенностью считали, что выполняют одним им известный святой долг.

– Как полагаете, тут безопасно? – спросил третий, прислушиваясь и освещая лампой заваленные углы подвала.

– Не извольте беспокоиться, Ваша Честь, – уверенно ответил Куркевич, яростно грызя мундштук. – В последний раз тут проводили инспекцию аж в 1895-ом годе. Чёрт, как же паскудно-то без курева. Так что простоит ваш сундучок в целости хоть месяц, пока нормальная житуха не возвернётся. А то и до ста лет.

Третий вытянул лицо и резко произнёс:

– Наш сундук, Георгий Никанорович. Наш, а не только мой. Уж вы-то, именитый сыщик немало приложили сил к тому, что лежит там внутри. Отрекаться поздно уж.

– Оно-то так, – быстро согласился солдат и не без ехидства добавил, почёсывая затылок:

– Только вы ошиблись, Ваша честь. Бывший я. Бывший сыщик бывшего сыскного управления. И Яшка тоже – бывший писарь в окружном суде. Да и вы, Филипп Антонович, чего уж там, тоже из бывших.

– Замолчите, – замахал руками третий, с ужасом оглядываясь на входную дверь, за которой будто кто-то кашлянул. Но раззадоренный Куркевич метнул колючий взгляд на сундук и едко заметил:

– Там и ваши делишки, господин судья. Ваша честь и ваша совесть. Или я ошибаюсь?

– Да как вы смеете! Вы…. Вы забываетесь, подпоручик. Не приписывайте мне чужих грехов.

– Чужих? – криво усмехнулся сыщик. – Слыхали, за какие такие «чужие» грехи судью Пинского большевички в расход пустили?

– Неслыханно! В другое время я прислал бы к вам секундантов, милостивый государь. Возьмите себя в руки, наконец. А грехи…. Кто не грешен, скажите? Может быть, вы?

Судья с чувством пнул сундук ботинком и грозно сверкнул съехавшим с носа пенсне.

Наверное, им было, что сказать друг другу – злого, безжалостного, смертельно оскорбительного, – но в тот момент никто не решался. Оба лишь с тоской в глазах уставились на проклятый ящик, в котором, казалось, сидела их утка, в ней их яйцо, а в яйце игла заветная, – их игла.

Яков умоляюще простонал, вытягивая к спорщикам ладони:

– Полноте, полноте, господа. Не ссорьтесь, пожалуйста.

– В самом деле, Георгий Никанорович, – смягчил тон судья. – Уж вы выбрали время считаться, право слово. Глупо устраивать грызню раненым волкам, когда почти вся стая перебита. А бывших сыскарей, милый мой, не бывает. Как и бывших судей…

Филипп Антонович осёкся и нервно прикусил нижнюю губу.

– Прошу простить, – сухо сказал Куркевич и поправил воротник шинели. – Сорвался. Но милиции служить – никогда. Я их морды на всех столбах развешивал, когда они бандюганами числились. Ныне их объявили политическими страдальцами. Власть получили. Что ни рвань – то депутат Лёнька Полтавский с малиновым мандатом. Что ни срань – то комендант города Вовка Окурок. У каждого амбиций – до потолка, аж из трусов выпрыгивают.