Fatalité

Fatalité

На заборе мелом написано «fatalité». Под забором — пыльная трава, ржавые консервные банки и сломанная детская машинка. Что за забором, неизвестно никому, даже бабе Жене из пятого подъезда. А уж она-то помнит времена, когда мой дед пускал по ручьям кораблики. Сначала забор был деревянным, но я застал его уже облупившимся, в шелухе краски и оборванных объявлений. Потом его сменили жестяные рифленые листы, которые оставались непроницаемо синими, несмотря на пыль и дожди до тех пор, пока однажды ночью на их место не поставили бетонные блоки. И те отныне тянутся бесконечно долго вдоль дороги, насколько хватает глаз.

Сидящие на заборе голуби провожают нас недобрым взглядом и слетают с пыльного бетона, чтобы обогнать и устроиться поудобнее, выжидая, пока мы снова пройдем мимо. Все как один важные, надутые. Не иначе, охраняют это самое «фаталите» от нас недостойных.

На пятых голубях Ленка не выдерживает, останавливается и командует: «Возвращаемся! Если эти птицы так пырятся, значит, хотят, чтобы мы быстрее прошли мимо. Поэтому никак нельзя пройти мимо. Идем обратно!» И довольная этой бедовой логикой, разворачивается на каблуках и бодро шагает назад. Ну что тут прикажете делать?

«Fatalité» находится не сразу. Пару раз мы проходим мимо, и только синяя машинка без колёс помогает опознать нужную стену. Пространство между бетонными блоками забиты деревяшками и мусором, но Ленка находит какую-то щель. Теперь её от забора не оттащишь! Но я привык. Чтобы дружить с Ленкой нужно недюжинное терпение.

— Нет, никак не разберу, — подруга детства, наконец-то, отлипает от забора. — Ну-ка давай ты!

И пока я пытаюсь разглядеть хоть что-то в щели между доской и бетоном, Ленка расписывает яркие пятна и силуэты, что бродят за забором. Но я вижу только серую муть, да и глаз начинает слезиться.

— Подсади! — требует Ленка, скидывая туфли в пыльную траву.

— Дался тебе этот забор, — вздыхаю я, — тут недалеко такая восточная чайная — закачаешься! Там самая медовая пахлава в наших холодных краях. Вкуснее ты еще не пробовала, правда-правда.

Знаю, запрещенный приём, ходить в чайные Ленка любит больше, чем букетики васильков и смешные футболки. Но простоять здесь до вечера из-за нелепых птиц и слова на заборе, когда подруга детства приехала в гости на пару дней?

Ленка думает целую вечность и решает вопрос в пользу неведомого. Остановить её невозможно, но я все-таки пытаюсь.

— Нет, серьёзно, зачем?

— За своей судьбой, конечно, — говорит она, указывая на меловую надпись. — Видишь «fatalité»? Специально подписано для тех, кто умеет читать, и не боится лазить по заборам. Неужели самому не интересно? Ну же!

Что ж, прекращаю противиться неизбежному. С моей помощью Ленка взлетает на забор и, подобно голубям, удобно устраивается на нем, свешивая ноги с другой стороны. Я успеваю заметить на её лице изумление и восторг.

— Эй,! — окликаю я её. — Что там? Мне всё-таки интересно.

— Судьба, — весело отзывается Ленка, оборачиваясь. — Лезь сюда, сам увидишь. Иначе будут глухие телефончики и большая беда.

— У тебя взгляд, как у тех голубей, — мстительно сообщаю я.

— А я их теперь понимаю, — усмехается Ленка. — Давай, залезай, там здорово.

Я закатываю глаза. Ерунда какая.

Ленка смотрит на меня с укоризной, а потом говорит:

— Ну, как хочешь…

И спрыгивает по ту сторону забора.

Зашибись. И что теперь делать?

Это же Ленка, она там хоть до завтра просидит, лишь бы меня заманить. Пару минут я пытаюсь воззвать к дружбе, человечности и здравому смыслу, но безуспешно. Подруга по ту сторону забора глуха к призывам. Похоже, придется лезть смотреть на это «фаталите». Чтоб его автору икалось! Не мог написать на заборе слово попроще?

По другую сторону — пустырь с заброшенным котлованом. Никакой судьбы. И никакой Ленки…

— Вот сейчас вообще не смешно, — громко сообщаю я пустырю, вглядываясь в даль, слишком бескрайнюю для покинутой стройки.

— Нет здесь никакого «фаталите»! — кричу я еще громче.

Тишина служит мне ответом, а ветер неожиданно приносит солоноватый запах моря. Я так и не успеваю понять, когда колыхание травы под забором сменяется настоящими волнами. Вдалеке плывёт трехпалубный пароход, и я даже слышу музыку оркестра, играющего на палубе. Вдруг вспоминается незаконченная музыкалка, и то, как мы с Ленкой — она со скрипкой, а я с тромбоном — шли вместе на занятия и мечтали сбежать с оркестром на пароход Пермь-Астрахань.

Пароход тает в дымке горизонта. Волны послушно откатывают от забора, открывая взгляду небольшую взлетную полосу, по которой разгоняется ярко-красный «кукурузник». На таком же катал нас Ленкин отец. Мы по очереди сидели в кресле второго пилота, жалея, что нам не дают управления. Представляли, как было бы здорово улететь в Африку, или Антарктиду. На худой конец в Елань, к моей бабушке, вот бы она удивилась! Я даже собирался поступать в лётное училище. Но так и не собрался.