Я влюбился в прекрасный цветок,
Хоть и знал, что увянет он вскоре,
Что погибнуть придёт ему срок
И останусь я в грусти и в горе.
О, не дуйте так буйно, ветра,
Не студите цветочек мой милый!
Хоть подходит разлуки пора,
Разлучаться мне с нею нет силы!
(с) Редьярд Киплинг, «Марклейкские колдуны»
Филадельфии шестнадцать, и она в самом цвете своей красоты. В глубине её каштановых кудрей играет огонь, а в карих глазах плещется янтарное тепло. Филадельфия бледна и хрупка, но её боится даже собственный отец. Она с лёгкостью взлетает на седло – пугающе миниатюрная на огромном жеребце по кличке Трубадур, изящно кружится в вихре вальса, с проворством кошки взбирается на дерево, забыв наставления старой Сисси, что леди себя так не ведут.
Ренэ Лаэннек ненамного старше Филадельфии – и он безумно, до ужаса влюблён в неё.
Когда он учит юную дочь сквайра Бакстида танцевать новомодный парижский танец, Филадельфия держится гораздо ближе к партнёру, чем положено правилами, слишком сильно стискивает его руку и постоянно оступается, так что Ренэ приходится её подхватывать – странно, раньше он не замечал в ней подобной неловкости. От её кудрей пахнет вербеной и ещё чем-то неуловимо сладковатым, и у Ренэ тоже начинается кружиться голова – как бы самому не упасть...
– Ровнее, mademoiselle! Держите спину ровнее! Плавнее шаг! – командует он, а Филадельфия только смеётся, обнажая мелкие жемчужные зубы.
Эти зубы так и сверкают, когда она учит Ренэ английскому, безуспешно пытаясь сдержать смех, вызванный его смешным выговором. Филадельфия нетерпелива – она то и дело бьёт по стулу кулачком, вскакивает, сердито встряхивает кудрями – а он взгляда отвести не может от золотистых искр, играющих в кудрях, и думает, что такая учительница стоит всех профессоров Парижской академии наук.
Филадельфия, или, как называют её в семье, Фил, прекрасна всегда – когда, едва опираясь на руку Ренэ, садится на своего жеребца, когда прыгает с крыши сарая с трухой в волосах и тут же принимает самый невинный вид, какой только способна на себя напустить, когда подтрунивает над доктором Брейком, и когда поёт. Поёт романс о безвременно увядшем цветке.
Филадельфии шестнадцать, она больна, и единственный человек, который не верит в её болезнь, – она сама.
Болезнь подкрадывается незаметно, большой чёрной кошкой ползёт в ночи, проскальзывает на ложе Филадельфии, заставляя её просыпаться, сотрясаясь от мучительного кашля. Болезнь проявляет себя в ярком румянце на белоснежных щеках Филадельфии, в манере говорить – брать вдох в конце каждой фразы, как будто запыхалась. Болезнь поднимает голову, когда Филадельфия во время очередного круга по комнате пошатывается уже по-настоящему и хватается за бок – Ренэ едва успевает подхватить её.
– Что с вами, mademoiselle?
– Ничего... немного колет бок. Ерунда, пройдёт, – она быстрым движением руки сметает с лица выбившуюся из-под строгой причёски прядку.
Филадельфия живёт сегодняшним днём – она предпочитает не думать о вчерашнем, когда болезнь забрала её мать, и о завтрашнем, когда болезнь, возможно, заберёт её. Филадельфия впервые в жизни влюблена – и от этого у неё за спиной растут крылья, и колотьё в боку утихает, а сбившееся дыхание легко можно списать на бурление чувств.
Ренэ – французский пленник, отпущенный под честное слово, в будущем, возможно, великий врач. У него вечно лохматые вьющиеся волосы, густые тёмные брови и привычка сдвигать очки на лоб, когда он о чём-то напряжённо размышляет. А ещё у него золотые руки, способные сделать и коклюшки для плетения кружев, и странные трубочки для прослушивания груди человека. Филадельфия – молодая английская леди, в будущем – добродетельная супруга и любящая мать, и ей, конечно, не к лицу влюбляться во врача, которого доктор Брейк ещё недавно презрительно называл проходимцем и шарлатаном.
– Я никогда не выйду замуж, – как-то раз в порыве гнева заявляет Фил отцу, – никогда! Я – единственная хозяйка Марклейка и останусь ею до самой своей смерти!
Она не понимает, почему отец отводит глаза и поспешно переводит разговор на другую тему.
У Филадельфии и Ренэ нет ничего общего, их не ждёт одно будущее на двоих, и отец никогда не согласится на брак дочери с французским врачом, небогатым и незнатным, пусть и подающим большие надежды, но Филадельфия не думает об этом, когда однажды вечером подкарауливает Ренэ в глубине сада и бросается ему на шею с признанием:
– Я люблю вас, доктор Леннек!
Неизвестно, что пылает ярче – багровый закат, удивительно красочный для Марклейка, или лицо Ренэ, который отчаянно пытается что-то вымолвить:
– Но ведь вы... Мы же... Mademoiselle, вы не можете... Кто вы – и кто я?
– Мне всё равно, – в полузабвении шепчет она и целует его крепко-крепко – так, что очки сползают и очень скоро оказываются на земле, но ни Ренэ, ни Фил этого не замечают. – Пускай отец не разрешит – мы убежим... Пусть на край света, пусть...