Филос. Эрос. Агапэ

Счастливый путь

Маша курила в тамбуре. Одна.
В мягком прямоугольнике окошка перелистывались пейзажи: акварель за бортом баловала подробностями, слегка уходила в синеву.
Поездка в поезде, если не стала рутинной привычкой, вызывает детскую радость — предвкушение приключений. В самолете иначе. Даже если не бояться летать. Если не надо глушить панические волны алкоголем, молитвой или статистикой, — полет усыпляет, как материнское укачивание: от взлета до посадки — только колыбельная двигателей и фланелево-белые пеленки облаков. Тут, конечно, тоже качает, но резче, с внезапными порывами, остановками, неожиданной сменой траектории. Как если бы мать перепоручила укладывать ребенка старшему брату, которого во дворе уже ждут товарищи…
Год назад Маша точно также болталась одна в рижском поезде, который тащил ее, изувеченную сомнениями, страхами и прочей неопределенностью, в Латвию, в Даугавпилс, который теперь помнился ей едва ли не самым теплым местом на свете.
Маша вдруг поняла, что наконец-то она совершенно свободна. Так свободна, что может безболезненно перебрать весь свой прошедший роман и заново нанизать его на память, включая даже последнюю, самую колючую из бусин.
История началась почти пять лет назад — тогда, в ноябре, случилась первая их встреча. Конечно, она его сразу заметила: Леголас, опоздавший на последний корабль в Валинор. Он был с женой.
Через четверть часа, никак не обнажив заинтересованность, Маша знала о нем предостаточно: музыкант, своя школа игры на гитаре, они с женой — прекрасная пара, и дочь совсем маленькая. Восторги по поводу пары не казались состоятельными. Жена была грубовата чертами, спортивно одета. Эстетическим шестерням не за что было зацепиться.
Говорили. О чем? Какая разница!
Поцеловались ли они, прощаясь? Скорее — да. Потому что запах его кожи, смешанный со снежным дождем, прошил ее насквозь, через позвоночный столб, и открылся хищным цветком в солнечном сплетении. Четыре года она носила этот запах на груди, как ключ от самой себя.
Их первая встреча не закончилась ничем: вежливые фразы в переписке. Машу завалило зимой, похоронило заживо в темных, холодных и пустых месяцах. Только в марте она начала приходить в себя от этой комы.
Однажды в новостной ленте ей попалось на глаза его объявление о наборе учеников в школу гитары. Подростковая мечта разгорелась пионерским костром. Она не могла себе позволить таких слабостей, но тем острее было желание. Как можно было не догадаться, что гитара была просто сыром в персональной мышеловке — шатром, в который уходила ночевать совесть?! Она хотела попасться и попалась.
На первое занятие Маша опоздала: не знала маршрута, поздно вышла из дома, увлекшись примеркой нарядов.
Вместо томного красавца ее встретил уставший человек средних лет. Съемная квартира, офисные стулья, гитары на подставках, как в музыкальном магазине. Чужой мир. Чужой мужчина.
Раз в неделю она приезжала на пахнущую весной индустриальную окраину, летела вдоль железнодорожного полотна, сквозь статистов, бредущих с работы, поднималась в лифте, освещенном оскорбительной для внешности лампой. Педагогическая близость кружила ей голову. Пальцы не слушались, она потела и заикалась. Влюбилась, как тринадцатилетняя школьница: почтительно и целомудренно. Неожиданная ретроспектива чувств.
При встрече и при прощании они целовались. Целовались — громко сказано. Он просто ставил точку на ее виске. Секунда близости длиной в один вдох. Она каждый раз замирала от чудесного звука его запаха, такого тонкого, что хотелось то ли плакать, то ли застыть в высшей точке вдоха.
В общем, магия, наваждение, дыра в космос.
Конечно, она ни о чем таком не думала. Она вообще не думала. Просто плыла в днях, как лосось на нерест, повинуясь исключительно инстинкту.
Потом, когда их связь стала старше, она спрашивала, почему он никогда не делал никакого движения, чтобы поцеловать ее тогда по-настоящему. А он говорил, что «точно знал — будет все, и не хотел торопиться».
В апреле Марии исполнилось тридцать пять. В день рождения она почувствовала себя счастливой и взрослой. Нет, не взрослой, а большой. В том смысле, который вкладывается в это слово в детстве.
Она могла делать все что угодно. Никто в целом мире не смел требовать у нее отчета. Купила себе немыслимо дорогое платье, завила волосы в подростковые кудряшки и вонзилась в полночь своего рождения, как ракета.
Юбилейным вечером Маша принимала гостей, подарки, восхищение и алкоголь, юная, свободная, готовая к любым необдуманным поступкам.
Веселье даже не приблизилось к стадии пьяной драки, когда ему понадобилось ехать домой. Ни на что уже не надеясь, она пошла провожать его до лестницы. А на лестнице они поцеловались…
Да лобзает он лобзанием уст своих! Ибо ласки его лучше вина. Он вводит в дом пира, и знамя его — любовь.
И как описать его, царя и господина?
Пальцы его — молоко и мед, сталь и камень, точные, как абордажные крючья, и быстрые, как птицы колибри. Глаза его безжалостные, как «розочка» в привокзальной рюмочной, и теплые, как мамин поцелуй на ночь. Аквамарин и топаз, турмалин параибский и лазурит. Стержень его — шлифованный янтарь, брусничный мармелад, вересковая свирель…
Они целовались. Если она хочет, то он может вернуться позже, когда закончит дела. Она хотела.
Она ждала несколько часов. Смеялась, пела, кокетничала, пила и танцевала, но все это было снаружи, а внутри сосредоточенная девочка, не отрываясь, следила, как идет время.
В час икс Маша мгновенно выставила оставшихся гостей, объявив себя безнадежно пьяной и смертельно уставшей.
Странно, в ней не было даже тени естественного физического желания взрослой женщины. Она чувствовала себя девушкой, невестой, готовой принять своего первого и единственного мужчину. Хотел ли он, готов ли был к таким подаркам? Но с того момента, как их тела сделались совокупны, она стала его женщиной.
После трудного развода Маша была точно уверена, что никогда не захочет заново проходить подвиг общего с мужчиной быта. Не то чтобы она не умела исполнять обед из пяти блюд или впадала в отчаяние от миграции носков. Просто лишнее. И без того перебор с проблемами и трудностями. Он всё изменил. Проблемы и трудности остались в том же объеме — желания стали другими.
Как это произошло?
Возможно, это случилось тем утром, в середине мая, когда она впервые ночевала у него дома.
В тот день они ходили в кино. Насладиться жесткой психодрамой было, конечно, Машиной идеей, однако фильм ему понравился. После они обедали в грузинском ресторане (Где же ты, моя Сулико?) Он кормил ее, как капризного ребенка, и Маша снова неожиданно окунулась в свое шестилетие: возраст, когда всякий человек точно знает, что самая вкусная еда — в папиной тарелке. Острота восточных блюд перебила горечь фильма. Ей стало легко и весело.
— Ты еще хочешь со мной проснуться?
— Думаю, да.
— Тогда поехали, покажу тебе, как я живу.
И они поехали.
Какой, интересно, он у себя дома? Что может быть увлекательнее, чем смотреть, как герой управляется с бытом?! Редкий случай, чтобы мужчина это делал ловко.
Кроме того, Машу ждала встреча с супружеским альковом и другими атрибутами семейного счастья. 
Вспомнила, как одна подруга рассказывала, что муж, скотина, мало что привел какую-то шалаву в дом, так еще и уестествил ее прямо на брачном ложе. По всему выходило, что адюльтер в гостиничных номерах менее драматичен и оскорбителен. На Машин вкус, хрен был редьки не слаще, но что любовницы понимают в нравственных тонкостях? А жены — внимательны к деталям.
Тринадцатый этаж — чертова дюжина. Его квартира была похожа на верхнюю палубу огромного корабля. Кухня, как капитанская рубка, парила над первобытными костями скоростного автокольца. Астральный правнук Балтазара Коссы вел это благородное судно с контрабандным оружием уверенно и спокойно.
Есть же на свете человек, который даже клубнику режет красиво!
Ночь была короткой. Маша должна была оказаться дома в семь утра. Ей было жалко его будить, но оставлять дверь открытой она не рискнула. Он встал с улыбкой. Она любовалась этой чудесной, не вмещающейся в утро улыбкой, и всем женским началом хотела оставшиеся дни жизни встречать именно так. Скрестила пальцы, загадала желание: пусть теперь будет всегда.
Их близости исполнилось девять месяцев, когда она впервые решила прекратить эту связь. Девять месяцев — особый для женщины срок, но дело не в цифрах. Так случилось само. Организм, не справившись с перегрузкой, открыл все шлюзы, и Маша с маточным кровотечением уехала отдыхать от жизни в больницу. Пока машина скорой помощи везла за быстрые реки и высокие горы, она мысленно прощалась с друзьями и сожалела о всех обидах, причиненных близким.
А еще Маша подумала, что это выкидыш.
Она ошиблась, но успела почувствовать такое горе, потеряв несуществующее дитя, что дальше обманывать себя не имело смысла. Маша осознала, что не просто любит этого мужчину, а хочет носить в себе его ребенка, его сына. Неожиданное открытие в ситуации, когда беременность — синоним чудовищной катастрофы.
В тамбуре стало холодно, и Маша перебралась в купе. На верхней полке было независимо уютно, особенно после того, как удалось втянуть туда стакан в подстаканнике, не расплескав ни капли горячего чая.
Следующий кадр их романа — двенадцатиэтажный левиафан — паром «Викинг Лайн». Из Мариехамна в Хельсинки.
Маша никогда раньше не плавала на судах такого размера. Адреналин в подарок: до конца не понятно, как эта конструкция держится на воде, и в глубине души не верила в ее безопасность. Ассоциативный ряд дрейфовал между Титаником и небольшим европейским аэропортом. Ощущение школьной экскурсии.
«Я поведу тебя в музей, — сказала мне сестра».
Прогулка по парому была похожа на визит в луна-парк. Они ходили, держась за руки, по лабиринтам дьюти-фри. Катались на каруселях эскалаторов. Шезлонги на верхней палубе — открытые кабинки колеса обозрения — торжественно несли их, лениво развалившихся, непосредственно в небо. За бортом дрейфовали пейзажи идеальные, как фотообои: переливающаяся солнцем вода, пасторальные облака, каменные острова и паруса одиноких яхт. Они обошли несколько кафе и ресторанов. В одном из отсеков обнаружился музыкальный коллектив, исполняющий пассажирам респектабельного возраста популярные композиции прошлого столетия. Ура! Дискотека!
Маше очень нравилось танцевать. В любое время и под любую музыку. Раньше ей не встречались мужчины, готовые разделить эту аддикцию. Много лет назад она приняла как данность, что есть те, с которыми можно разговаривать, а есть те, с которыми можно танцевать, и эти категории не смешиваются, как вино и масло.
Неизвестно, как она решилась предложить ему пойти танцевать. Отплясывать в компании пожилых шведов на пароходе — очевидный моветон. Но она попросила. Стереотипы, нажитые непосильным трудом, рушились один за другим. Он обладал кубинским чувством ритма, и ему не нужны были алкогольные подпорки, чтобы жечь танцпол. На ней была майка, белая короткая юбка и сандалии — одежда, как будто специально созданная для круизных дискотек. Он не воспринял порыв как блажь, а разделил его радостно и азартно. Невозможное возможное счастье. Многие ли женщины давят в себе мечту танцевать из-за того, что их мужчины не способны заставить свое тело двигаться под музыку? Наверняка известно одно: ей всю жизнь ужасно не хватало рядом человека, который бы мог, а главное — хотел танцевать с ней.
Этот момент был наивысшей точкой финских каникул. Что там было дальше-то?
Воспоминания смазывались. Теряли легкость и четкость.
В один из дней его жена собрала вещи и переехала. Машина одежда осела на освободившихся полках. По утрам они завтракали, по вечерам — ужинали. Без конца разговаривали обо всем — даже о важном — ей никогда не бывало с ним скучно. Они не ссорились, не раздражали друг друга.
Он устал? Все стало чинно, как у людей. Наверное, не стоило снижать драматический накал: у него — вина, у нее — горечь. Их рубцы были созданы друг для друга, как вино и мясо. Надо было обжигаться телами во втором ряду автомобильных кресел, прогуливаться по ближайшим пригородам, играть в бильярд…
Но ни теперь, ни тогда Маша не жалела. То есть жалела, что не получилось так, как хотелось. Но что рискнули — не жалела. Что было, уже никто не отменит. В той, добытовой жизни только миг существовал, только секунда в настоящем, а за ней — чернота. Надо было хотя бы попробовать стать едиными. У них могло быть будущее! Точно могло! В их совместной истории настойчиво мелькала тень счастливого супружества.
Незаметно они стали мерзнуть. Все драгоценности пошли с молотка. Не понятно, как выбираться из этой нищеты. Куда девались стратегические запасы нежности? Там было заготовлено лет на пятьдесят!
Они оказались хрупкими: раздавлены даже не стальной пятою быта, одной тенью его…
— Мне надо с тобой серьезно поговорить.
— Говори.
— Это не телефонный разговор.
— Глупости. Не телефонным серьезный разговор может быть, только если собеседники глухонемые. Говори.
— Я полюбил другую.
— Круто! И когда ты успел?
— Понимаешь, ты очень дорогой мне человек. Самый близкий. Ближе тебя у меня никого нет и не было. Я не хотел тебе говорить, пока не стал уверен. Может быть, мы могли бы дружить? Или хотя бы общаться иногда? Я не могу себе представить, как буду жить совсем без тебя.
— У меня есть друзья. И мне есть с кем общаться. Видимо, я должна тебя пожалеть? Я тебя очень жалею! Тем более, что ты умер. Прямо сейчас. Привези, пожалуйста, мои вещи из своего склепа.
— Как ты можешь шутить в такой ситуации?!
— Я только что стала вдовой. Может быть, у меня шок. Ну, или я держусь молодцом. Вообще, ирония свидетельствует о силе духа.
Время, которое понадобилось ему, чтобы собрать и привезти Машины пожитки, не пропало зря: все следы покойного были уничтожены. Фотографии стерты навечно. Квартира обеззаражена от его вещей, подарков и подарочков с тщательностью, которая уместна лишь при выведении клопов. Без него, после него, ничего не осталось — земля безвидна и пустынна.
Можно было начинать горевать с чистого листа.
Последствия ломали рельеф, грозили экологической катастрофой, но тайное чувство облегчения пробивалось сквозь кору, расширяло трещину, пока полностью не оформилось, не расцвело.
Все прошло. Даже рубца не осталось! Разве запыхалась немного.
Маша укрылась с головой клетчатым железнодорожным одеялом, оставив небольшую бойницу для глаз, чтобы ночные огни не оставались незамеченными. Покой, опыт и бесстрашие — вот что осталось ей на память. Больше, чем можно было ожидать.
Она улыбнулась латышскому пограничнику, и он неожиданно улыбнулся в ответ.
— Ваша цел визитта? Затчем вы еди́те в Латвию?
— Мне нравится Латвия. У вас красиво. И тихо.
— Хорошо! Туризм! Счастливого путти!
«Конечно счастливого, — думала Маша, начиная дремать, — счастливому человеку — счастливый путь!»



Отредактировано: 02.09.2020