Фотограф

Фотограф

Убийца? Вор? Бедняга Нивалевский. Он был лучшим из нас, из недохудожников, воров мгновений, похитителей лиц или же попросту фотографов. Пока все мы набивали глаз и руку на гипсах античных лиц и самодельных натюрмортах из папье-маше и битого стекла, он не боялся экспериментировать. Пока мы робко мялись в тени кустов, его не смущали косые взгляды скептически настроенных женщин и мужчин. Лёжа посреди площади, он ловил ломаные тени прохожих, надеясь запечатлеть призрачный рисунок, надеясь уловить запретную грань меж мирами, что незримы человеческому глазу.

Он бредил желанием отыскать лицо. В мире неисчислимое количество совершенных и уродливых лиц, но ему нужно было одно единственное, предназначенное ему, как творцу, созданное исключительно для его фотокамеры. Нивалевский был страстным ценителем творчества и жизни Легендарной Софи Калле. И сдаётся мне, её несколько провокационные методы поиска шедевра, которым слепо следовал мой добрый друг, втянули несчастного в печально известную историю, подробности которой до сих пор никому не известны.

Считая, что для шедевра нужно лишь два ингредиента – гений-творец и тот, кто вдохновит, он каждую свободную секунду жизни посвящал поиску того самого лица, в чьих линиях и изгибах его неопровержимый талант утолит мучавшую жажду.

Бывают лица красивые в просторе жизни, но уродливые в замкнутом объективе фотокамеры, а бывает напротив, необъяснимая загадка природы под названием «фотогеничность». Нивалевский имел тяжеловесные папки с тысячью лиц незнакомцев и незнакомок, с тысячью разнообразных эмоций, каждая из которых казалась совершенно неповторимой. Я и мои товарищи, что испытывали необъяснимый страх перед незнакомцами или терпели поражение от рук куда более сильного противника, чьё имя – Лень, поражалась его плодотворности, неустанно хвалили, вторя педагогу, говоря, что он непременно далеко пойдёт. Но он был недоволен, всегда и во всем воспринимал наши слова, как жестокую насмешку, а после будто безумный бросался в город – искать своё лицо. Однажды один из нас спросил, каким именно должен быть обладатель заветных черт? Разве исключительно черты и формы важны? Что на счет душевного света или тьмы, излучаемой глазами модели? Нам было интересно, как он представляет свою музу или как назвать того человека, что обязан был помочь нашему гению показать миру своё мастерство.

Описывая желаемый образ, он прибегал к сравнению с прерафаэлитскими девами, любимых им произведений Уайльда, хтонических божеств, утерянному языку цветов, аромату всевозможных сортов чаёв и состоянию погоды. Нивалевский любил ноябрь, этот месяц вдохновлял его более прочих, позволял надышаться дождевым воздухом и наслушаться громовых раскатывав, а потому лицо, предназначенное ему Палладой обязано было излучать ноябрьскую благодать, но в тот же час пугающую непокорность, мудрость и таинственность. Описания порой его прибегали к столь фантасмагорическим деталям, что мы уж было сомневались человека ли нам описывают.

Да, он был отпетым чудаком, но разве серьезный человек свяжет свою жизнь с изобразительным искусством, музыкой, театром или фотографией? Вероятно, он и сам не знал, а лишь опирался на чувства, на догадки, увиденные в ночных кошмарах линии и тени.

Не думайте, что друг наш был унылым занудой, что не знал иной радости нежели усердная учёба. Он умел поддержать беседу, когда нужно, промолчать или пошутить. Как-то я спросил его о том, почему на правом ухе он носит одни и те же, точно украденные у бабушки, серебряные серьги. Целью моей было узнать о вкусах Нивалевкого побольше, в конце концов нашему маленькому коллективу предстояло провести вместе четыре долгих года, хотелось создать приятную атмосферу, отмечать поражения и победы, чтоб позже сохранить приятные воспоминания. Но гений наш ответил вопросом:

«Ты в детстве, как и я, как и многие, мечтал стать морским разбойником? Если мечтал, то должен знать, что пираты всегда носили серебряные или золотые кольца. Это было всё для того, чтоб если им придётся умереть на незнакомой земле, в окружении незнакомых людей, чтоб эти самые незнакомцы не отдали тело собакам. Вот и я так. Если здесь не удастся найти то, что я ищу – отправлюсь дальше. Где-нибудь да есть это лицо. Возможно в каньонах Америки, пустынях Африки, тропиках Индии или снегах Сибири… Где бы оно не было – я отыщу его, а если нет, если умру где-нибудь посреди тропиков, каньонов, пустынь или снегов – пусть люди снимут серебро и похоронят меня достойно, чтоб мой призрак не беспокоился о костях, а продолжал искать, искать, искать… А ещё… А впрочем ради чего объяснять такие элементарные вещи. Я не в кругу идиотов, ты должно быть и сам знаешь от чего ещё уберегает серебро.»

Умирая от любопытства, но желая казаться крайне осведомлённым во всех существующих темах, я благоразумно не стал его умолять объяснить, что именно он имел ввиду. Вероятно, очередные средневековые традиции, пиратские или аборигенские обряды. Чего ещё ждать от подобного субъекта, как Нивалевский, от несчастного дитя классического воспитания, чей дедушка заменял детские сказки мистическими справочниками и биографическими трактами. Смею предположить, что мнительность, крайне бурная фантазия и отсутствие элементарной стратегии – побочный эффект гениальности. Пока мы придавали жизни деликатный вкус искусством, он жил ради искусства, отдавал себя всего этой странной богине, порождающей в наших головах необъяснимые галлюцинации.

Он был вежлив и дружелюбен, но никогда не сближался с кем-либо из нас, оставаясь прекрасным малым, вечно находящемся в необъяснимой спешке, умеющим отыскать уморительный предлог, лишь бы не участвовать в студенческих мероприятиях и общественной жизни. Нивалевский напоминал зеркало – никогда не проявлял первого шага, но шаг другого человека был решающем, именно он определял дальнейшее отношение.

Подобно вышеупомянутой Калле, наш друг преследовал избранные им лица, что хоть отдалённо напоминали идеал. Опасаясь быть пойманными, мы ссылались на уважение к личному пространству незнакомцев, говоря, что с тех пор, как весь мир на виду, благодаря бесчисленным камерам слежения, люди стали куда бдительнее и агрессивней. Им более не кажется романтичным смотреть в глазок объектива подозрительного типа в надежде, что вылетит пресловутая птичка.