Фотограф: доказать красоту

Опять шершавая обивка сидения такси, опять плывущие в мутном стекле огни Лондона. Отчуждённость от бытия, руки прижаты к разбитому сердцу. Комок, собранный из растрепанных надежд. Индустриальный пейзаж, сменяющийся исторической архитектурой, затем коттеджи с аккуратными участками. Поворот и проезд через арку, такую знакомую и родную. Длинная улица до самого горизонта, окрашенного красками ядовитых сумерек. Всё это — лето над современной обителью творческой английской элиты, где в уютных домах звучит классика, джаз, блюз. На стенах висят шедевры искусства, а в рабочих студиях вечный творческий беспорядок.

Диана стучала пальцами по колену одной рукой, другой промакивала заплаканные глаза салфеткой. Опять она повторила сценарий невиданной глупости — доверилась не тому человеку и, как следствие, получила пощёчину. Фигуральную, но болезненную. Проезжая по знакомой улице она чувствовала, как избитая и уставшая душа обретала тот самый уютный свитер, в котором не страшны холода и непогода. Щелчки затвора, вспышки, старый проигрыватель, из которого доносится неторопливое пение Тонни Беннетта, образцового певца с духом пятидесятых, и плечо… Крепкое, дружеское, к которому всегда хочется возвращаться. Никакая психотерапия не нужна, когда есть настолько уютная, тёплая и родная колыбель для пробоины в области груди.

Такси остановилась у небольшого коттеджа с белым забором. Дверь была открыта, из неё в полутьму улицы лился желтоватый свет. В его луче спасение — клетчатая рубашка, белоснежная футболка, точёное лицо в россыпи отросших чёрных завитков. Леон ждал её, ни капли не удивился, что на ней была пижама и поношенные теннисные туфли. Диана бросила купюру в двадцать фунтов таксисту и бросилась за калитку.

Леон склонил голову на бок и поймал её, трясущуюся в новой порции рыданий, в свои объятия. На белой футболке тут же отпечаталась солёная тушь. Но Леона это ничуть не побеспокоило. Футболку можно заменить, а вот заштопать раны на сердце близкой подруги дело долгое, кропотливое, и без гарантии успеха. Рука его забралась в её волосы и массажными движениями поласкала макушку.

— Кто на этот раз?

— Крэйг, — ответила Диана.

Леон закатил глаза и цокнул языком. Имя виновника очередной драмы было ему так же отвратительно, как безграмотно выставленный свет или повреждённая линза любимой фотокамеры. Держа Диану к себе ближе, он провёл её в дом, после чего прикрыл за собой входную дверь.

— Ну-ну… — Леон погладил её по спине, и Диана отстранилась.

Красные глаза, неаккуратные пряди у лица, щёки в лёгком градиенте от нежно розового до алебастрового. Уголок губ его потянулся вверх, создавая успокаивающую улыбку. Ну как можно было тронуть душевно это милое чудо?

— Пицца на столе, — с заботой произнёс Леон. — Вино не открывал, но, если попросишь, у меня есть бутылочка двухтысячного года. Берёг на особый случай, и, видимо, он наступил.

— Пиццы достаточно.

Диана скинула туфли и прошла в гостиную. Лёгкий джаз играл из музыкальной системы, на стене с текстурой серого мрамора в белых рамках висели фотографии. Три шедевра, которые фотограф Леон де Вайлет отказался продавать, несмотря на поистине немыслимые суммы, предлагавшиеся коллекционерами и знаменитостями. Почему? Сам Леон считал эти работы довольно приземлёнными: ирисы на морском песке в чёрно-белом исполнении; разбитая бутылка вина и разбросанные вокруг неё жемчужины, перепачканные багровыми пятнами; кот, рыжий, с приплюснутым носом, засунувший лапы в мягкий тапочек.

Разнопланово, совершенно по-дилетантски, первые пробы пера пять лет назад. Леон давно снимал куда более серьёзные вещи, считался гением концептуальной фотографии. В его работах была история, а не пустое безжизненное изображение личности. Глубокий смысл, угадать который мог лишь человек, способный улавливать тень полужестов и шёпот полуслов. «Мастер ярких эмоций, застывших на поверхности линзы» — так окрестили юного гения таблоиды. От старых снимков можно было давно избавиться, но Леон не спешил. Наоборот, увековечил их в своём пространстве.

Не из-за их художественной ценности. Три снимка имели общую душу — это были фото, которые Диана хвалила, когда Леон только начинал свой путь присоединения к сфере фотографии, носился со старенькой плёночной фотокамерой и снимал без конца, просиживая потом не один час в проявочной комнате. На этих фото были осколки их совместного времени. Ирисы Диана купила у старушки во время прогулки по пляжу в Испании — подарок Леона на её день рождения. Вино и жемчужины — хотели отпраздновать первую выставку. У Дианы порвалось жемчужное ожерелье, у Леона выскользнула бутылка. Природа третьего снимка была проста — кот по кличке Пончик в день, когда Диану сморила сильная простуда. Леон привёз ей лекарства и приготовил обед. Как всегда, с ним была камера.

Диана взяла кусок пиццы и запихнула в себя буквально за пару секунд. Дом Леона действовал на неё успокаивающе. Атмосфера творчества, изыска, каждый предмет имел своё место. Даже свет здесь такой, что чувствуешь свою сопричастность к рождению шедевров.

— Что он сделал? — Леон засунул руки в карманы и шагнул ближе, внимательно прислушиваясь и приглядываясь.

Наблюдательность его не знала равных, одного едва заметного изменения в мимике Дианы было достаточно, чтобы определить — обидчик бросил её ради новой пассии.

— Связался с моделью, — процедила Диана, шмыгнула носом и потёрла внутренний уголок глаза указательным пальцем.

— Подонок, — остро изрёк Леон и подошёл ближе.

Его лицо выразило глубокую обеспокоенность и противоречие. С одной стороны, хотелось наброситься на подругу с нотацией — дескать, может хватит подпускать к себе близко моральных уродов и прибегать ко мне в одной пижаме и теннисных туфлях? С другой стороны… Ей больно, и усугубить и без того растормошенное состояние — это непростительный грех. Да и Крэйг, что б его трактором переехало, заслуживал мощный удар в лицо. Леон вздохнул и положил руку ей на плечо.