Фраер.

Часть вторая.

 Жизнь хороша, когда есть деньги, она романтична - когда их нет, и она же прекрасна, когда они появляются вновь. Жизнь хорошую я уже прожил, романтика безденежья продолжалась месяц, и каждый день я думал о прекрасной жизни...

 За это время я научился голодать и не спать. Оброс щетиной, тело чесалось от грязи и воняло потом и плесенью ночлежек. Бомжатская братия не сразу меня приняла, но мое умение пить водку и перед сном в подвалах рассказывать всякие истории сделало свое дело, и меня приняли в свое братство бомжи, что крутились на ипподроме. К тому же я неплохо разбирался в лошадях и мог кое-что заработать, помогая на конюшне. Скаковой сезон должен был вот-вот начаться, и работы хватало, хотя мне и моему напарнику, такому же бомжу, платили совсем мало, а порой и ничего. Правда, всегда кормили, но приходилось все же и голодать.

 За неделю до начала скачек нас последний раз накормили, дали на двоих литр водки и по пачке сигарет. "Все, мужики, до конца сезона".

 Мой напарник, Сергей Петрович Овчинников, по кличке Депутат, беззлобно выругался, сплюнул в кучу навоза.

 - И здесь нам места нет, пошли, братан, - обратился он ко мне, - ребята дом брошенный надыбали. Надо место занять покозырней.

 Пока он готовил нехитрый закусь: вареную картошку и чистил вонючую селедку, которую нам подарила развеселая торговка на рынке, я пошел искать по дому место для ночлега. Старый дом, его, как и всех нас, выкинула жизнь современная из круга своего. Жильцов отселили, а его собирались ломать. Собирались, собирались, да и бросили на радость бездомным и нищим. Я бродил по этажам со сквозняком вместе, а вокруг то и дело попадались предметы из прошлой жизни этого дома. То сломанный стул, то разбитое зеркало, а на втором этаже вместо лампочки под потолком висел плюшевый мишка с оторванной ногой. В углу остатки дивана с прожженной обивкой. На стене надпись мелом: "Минет круглосуточно". Ниже набор цифр телефонного номера, но последняя была затерта. На третьем этаже одной из квартир чудом уцелел дверной косяк, и я увидел шляпки вбитых гвоздей и рядом с каждой из них надпись: "Люда - 9 лет. Люда - 10 лет".

 Грусть навалилась непомерная. Я вспомнил о своих детях и о том, что я тоже когда-то, в той жизни, так же в день рождения сына или дочери вбивал гвоздь в дверной косяк и ставил дату. Сын меня спрашивал: "Папа, а когда мы поменяем квартиру, то дверь с собой заберем?" - "Конечно,- отвечал я, - ведь это наша память, наш музей. Дети остались в той же квартире и двери также, нет только меня".

 Снизу раздался крик - это Депутат меня звал к "столу". Нехитрая трапеза, дешевая водка, сигарета, а потом тоска, тоска смертельная. Этот дом меня выбил из колеи, хотелось плакать.

 - Ты что это загрустил? - спросил Депутат.

 - Детей вспомнил, - честно ответил я.

 - Это плохо, нам с памятью жить нельзя. Долго не протянешь, а там, глядишь, и петля. На вот, выпей мою пайку, может, полегчает.

 К вечеру стал подходить народ - обитатели брошенного дома. Честно говоря, я думал о худшем, а получилось все наоборот. Депутат, бомж со стажем, выставил пузырь водяры и пачку сигарет.

 - Мы с коллегой кантовались на ипподроме, но там хана. Сезон начинается, и нас оттуда попросили.

 - Да, ладно, чё там херню молотить, - сказал пожилой бомж, - все одним салом мазаны. Принимаем.

 Верховодил в этой кодле Пономарь, мужик лет под семьдесят, но крепкий, с кулаками, словно гири. Говорил он всегда тихо, да так тихо, что вся кодла в это время боялась дышать, чтобы не пропустить ни одного слова. Пономарь, как все бомжи, не работал, не побирался. Главное, что он умел, так это находить работу для своей кодлы, а если есть работа - значит, есть хавка, курево и спиртное.

 Добытое делилось все поровну, без обмана, словно Пономарь воплотил великие идеи вождя в реальность жизни: все работают, все едят, пьют поровну, спят вповал. Так же вместе и все как один бесправны друг перед другом и все вместе перед государством. От государства в лице участкового мента Пономарь откупился водкой и сигаретами, и кодлу никто не трогал. Жили тихо, без базара, драк и потасовок - кулак Пономаря действовал, как лучшее успокоительное, несмотря на его возраст. Да и в кодле были одни доходяги. Выделялся из всей массы Полковник, а в миру Полковников Иван Сергеевич, пять лет отсидки, потом три года стажа бомжа. Сел Полковник за ящик тушенки, который он намеревался спереть в магазине, где работал грузчиком. Но не удалось - дюже пьян был, а на суде он про себя такое услышал, что невольно сам себя зауважал, как знатного вора, и пока он витал в облаках самоуважения, ему сунули восемь лет и отвезли на Южный Урал. Спас его вселенский бардак перестройки, откинулся Полковник, а дома у жены уже новый "генерал", ему, соответственно, от ворот поворот. Вор на зоне - это не вор на воле, тут воровать надо, а Полковник этого не умел. "Воровать - это все равно что играть Шопена,- разглагольствовал он, - не каждому дано". Бомжевал давно, был по-своему хитер, знал все законы и примочки этой жизни, но был и наивен порой, как дитя, отчего и не выбился в авторитеты бомжатского мира. Работал, когда не работать было просто нельзя, а при случае и прикидывался шлангом - мол, дурень дурнем, что с меня взять. К моему удивлению, даже после сильного похмелья не терял головы, обладал крепкой памятью, а порой даже цитировал великих мира сего, мира, который в нем не нуждался.

 Перед майскими праздниками меня, Депутата и Полковника Пономарь отвел в сторону, мы присели, где стояли. Закурили.

 - На оптовом складе у персов, что на Щукинской, есть работа. Они товар получают - две фуры. Можно хорошо заработать. Пойдете втроем, а доходяг я пристроил по мелочевке на рынке.

 Полковнику эта идея не понравилась: