Фроанхельская битва

Глава 1. Лекарство от глупости

Год 764 со дня основания Морнийской империи,

11 день суйриного онбира месяца Холодных дождей.

Статуи трёх Величайших с немым укором взирали на поднимавшееся на перевал войско.

Маленький мальчик, семи — восьми лет, тонул в старой изношенной робе, которая была ему не по размеру. В левой руке он держал весы с перекошенными чашами, а правой — прижимал к груди отцовский меч, доходивший ему рукояткой до подбородка. Из-под повязки, сползшей на глаза, по грязно-серому мрамору щёк текли кровавые слёзы.

Нигде Талиан не видел, чтобы венценосный Адризель — верховный бог, хранитель порядка и равновесия — изображался так. Обычно это был зрелый мужчина, воин с могучим торсом и руками, бугрящимися мышцами, чей меч остриём вонзался в небо, а чаши на весах стояли вровень.

Но не только Адризель пострадал от руки неизвестного мастера.

Рядом с мальчиком, выпятив огромное пузо вперёд, стояла девушка, нет, скорее ещё девочка, одиннадцати — тринадцати лет. Она обеими руками придерживала живот снизу и чему-то грустно улыбалась. На плечах и шее у неё заметно выделялась россыпь вмятин, до боли напоминающих следы от пальцев. Ноги у щиколоток были скованы цепью — словно мастер высекал из мрамора не Рагелию — богиню смерти и возрождения, покровительницу матерей, — а какую-нибудь рабыню.

Впрочем, сильнее всего из троих Величайших досталось Суйре — победоносной богине войны. Не крылатая небесная дева, нет, древняя старуха скалила зубы, чему-то криво ухмыляясь. Морщинистая кожа обтянула ей череп и кости, спутанные клочья волос неопрятными патлами повисли вдоль впавших щёк. Она устало опиралась на копьё, сгибаясь в три погибели под тяжестью круглого щита, но продолжала упрямо сжимать крючковатыми пальцами обломок кинжала.

Кто высек их из камня такими? Кто втащил на горный перевал и поставил здесь? С какой целью?

Талиан ждал от Кюльхейма — восточной провинции Морнийской империи — чего угодно, но к такому оказался не готов. Он слез с лошади, забрался на каменное возвышение к статуе Адризеля и молча принялся оттирать от посеревшего мрамора кровь.

Жаль, выходило плохо.

Сколько Талиан ни тёр — лишь размазывал по мраморному лицу грязь, но от своего не отступался.

— Ваше императорское величество, — обратился к нему подъехавший тан Кериан, — что вы делаете?

Талиан ничего не ответил. Два месяца назад решение присвоить Кериану титул правителя Альсальда казалось едва ли не единственно верным, а сейчас… Талиан боялся самому себе признаться, насколько он от него устал.

Для своих шестнадцати лет Кериан был необычайно скрытен, предпочитая разыгрывать на публике милого и обаятельного юношу: в меру восторженного, в меру образованного и в меру послушного воле старших. Но его серые глаза иногда смотрели слишком проницательно, а ум угадывался в умении в нужный момент промолчать.

Кериан не отказывался от своих альсальдских традиций: не стриг длинные — до самой поясницы — светлые волосы, предпочитая от середины заплетать их в свободную косицу; не снимал серебряных серёжек, которые подвешивал к тонкому кожаному ремешку на лбу — по три штуки на каждую сторону; не менял мехового жилета, рубахи и штанов на более привычную в империи тунику.

И, как итог, выделялся везде, где бы ни появился.

Талиан всё ждал, что кто-нибудь обязательно к нему прицепится, пойдут шепотки и шуточки. Мол, не тан альсальдский, а выряженная в мужскую одежду девчонка! Но нет… Мягкий и вкрадчивый голос Кериана, а иногда — один только пристальный взгляд, затыкал даже самых отъявленных бунтарей.

Но их можно было понять. Талиан и сам временами улавливал смертельную опасность в движениях Кериана или в его «скромной» улыбке, одними уголками губ. Потому и не мог расслабиться в его присутствие ни на мгновение, хотя и держал всё время в уме: они связаны клятвой верности. Кериан скорее жизни лишится, чем предаст. Но как-то это...

Обнадёживало слабо.

— С ним всегда так. Не может пройти мимо чужого горя. — Талиан вздрогнул, услышав голос Демиона, обращавшегося к тану Кериану. — Спорим, он здесь застрянет надолго? — Но следующая фраза предназначалась уже ему. — Эй! Талиан! Повернись сюда!

— Вот ещё! — буркнул Талиан себе под нос. — Что я, твою кривую рожу не видел?..

— Ну и дурак.

Демион ударил лошадь пятками, выкрикнул «но» и ускакал вперёд. Талиан проводил напряжённым взглядом его спину с луком и полным колчаном стрел, с которыми тот никогда не расставался, и незаметно вздохнул.

У них с Демионом бывало по-разному: они и дрались, и мирились, и целыми днями друг с другом не разговаривали. Ну а как иначе? Они же выросли вместе. Но такого отчуждения, как сейчас, между ними ещё не было.

Пусть внешне почти ничего не изменилось, Талиан как никогда остро ощущал эту разницу.

Демион по-прежнему поддевал его и язвил, по старой привычке наклоняя подбородок вниз и прищуривая правый глаз. Только косой чёлки на пол-лица больше не было, и ничто не загораживало уродливый шрам, оставшийся у Демиона после падения с лошади. Будто кто начертил на щеке глубокую дугообразную борозду, соединив внешний угол глаза и рот, а потом перечеркнул её крест-накрест, захватив ещё и половину носа.

Но стоило хоть мельком увидеть этот шрам, скользнуть взглядом по розоватым полосам, как в памяти вставали события коронации: удар в грудь и дробный перестук падающих на пол стрел. Наказание за то, что Талиан тогда взял у Кериана кинжал и отрезал им Демиону чёлку — обнажил перед богами и людьми его главный страх, вытащил на свет его уродство.

Демион тогда не на шутку разозлился. Но Талиан думал: перебесится и первым мириться придёт. В конечном счёте это Демион всегда искал его дружбы. Но тот не пришёл. Ни через день, ни через онбир*, ни через два месяца, которые войско маршировало по восточному имперскому тракту.