Гадкостно правильные роботы-гады

Гадкостно правильные роботы-гады

В тишине только прерывистое дыхание и сильный запах пота. В круге желтушного света стоит секционный стол. Рядом с ним – полочка с хирургическими инструментами. Скальпели. Пила Джильи. Ножницы, прямые и изогнутые. Зажимы, клеммы, пинцеты. Шприцы. На столе – человек. Его грудь вздымается и опадает. Бицепсы периодически тщетно напрягаются. Сухожилия запястий перекатываются под кожей, стянутой ремнями. Капли пота на висках и лбу, под носом. Капли пота на шее, на груди. Скулы играют плотными узлами. Глаза нервно бегают. В глазах страх прячется под слоем ненависти и злости. Темнота шевелится. Из нее выходит несколько фигур в черных халатах. Они склоняются над столом. Раздаются тяжелые удары. Воздух вспарывает надрывный крик. Удары сначала глухие. Молотки монотонно бьют тело. Вскоре ударам начинает вторить хруст. Ноги и руки, и пальцы вздрагивают и выгибаются под уродскими углами, корежатся. Глухие удары становятся постепенно мягкими, сочными шлепками. Брызжет кровь. Кожа рвется. Торчат осколки желтоватых костей. Лицо заплыло, опухло. Нос съехал набок. Выбитые и раскрошенные зубы выскальзывают меж порванных губ вместе с розоватой липкой жижицей. Глаза – узкие щелки в набухшем мясе. Хруст зубов в массивных щипцах. Розовые осколки торчат из гладких десен. Пластинки ногтей идут трещинами и складываются пополам. Ногти отрываются от нежной плоти. Иглы втыкаются в мясо. Шприцы плюются ядами и кислотами. В бурлящем кровью горле надрывный крик сменяется ровным хрипловатым воем. Лезвия рассекают кожу. По стали прыгают желтые отблески. По коже ползут потоки крови. Иглы протыкают роговицу, зрачки заплывают бельмами. С влажными хлопками на пол падают лоскуты кожи. Оголенные мышцы блестят, нервно дрыгаются. В них впиваются иглы опять и опять. Кожа и мышцы теряют цвет, бледнеют, по ним расходятся похожие на синяки кислотных цветов пятна. Тело вянет. Запах горячего масла. Механический визг. Тускло блестящий инструмент, похожий на раскаленный докрасна моргенштерн, приближается к лицу. Шипастое навершие вращается, дико жужжа. Рвет губы. Распирает челюсть. Кадык вибрирует в такт инструменту. Из горла слышно только жужжание и чавканье. За моргенштерном изо рта тянутся ниточки розоватой кашицы, пригоревшей к металлу. Хриплый вой нисходит до измученного стона, исступленного мычания. Запах. Похожие инструменты, только меньше, зависают над уже слепыми глазами. Запах. Глазницы, как пулевые отверстия. Похожие инструменты, только меньше, скрываются в ушных раковинах. Запах горелой плоти. Черные фигуры отстегивают хрипящее тело от стола и распинают его, как морскую звезду. С перебитыми костями он уже не шевелится, а просто ворочает изувеченным мясом. Под его конечности и голову подкатывают тумбы с горелками. Вонь паленых волос. Короткие каркающие взвизги. Пузырящаяся кожа. Мясная гарь становится до невыносимости удушливой. Мясо воняет. Жир скворчит и капает на пол. Горелки отключают и отодвигают, когда от рук и ног остаются только обугленные остовы. Скальп сплавился с черепом. Голова гладкая и блестит, как бильярдный шар. Черные фигуры опять берутся за шприцы и скальпели. Черные фигуры...

Грохот, удар. Сердце подпрыгнуло к горлу.

– Человечность?! – прорвался сквозь темноту возмущенный голос.

От тряски и этого возгласа Андрей окончательно проснулся. Он ехал в кузове военного транспортника вместе с тремя своими сослуживцами и семью деревянными коробами, своими размерами и формой зловеще схожими с гробами. Однако эти коробы были хуже, это Андрей точно знал.

– Да при чем здесь человечность! Они сами-то... – это был голос Семена. Со свойственной горячностью он что-то доказывал Виктору. – Они не звери, не животные даже! Животные такими тварями не становятся! Ты подумай, они же собственных детей учат нам головы отрезать! Мальчишка тесаком голову солдату отпиливает! За четыре секунды! Десять лет, а в глазах уже смиренная пустота. Ни жалости, ничего... Не звери даже, а роботы! Вот и все. Их промыли, настроили – роботы. Их даже не жалко, им самим даже себя не жалко – обмотался тротилом, пошел, взорвался. Слышал, анекдот про верблюда? Идет верблюд по пустыне, видит, динамит лежит. Обмотался им. И взорвался! Роботы, говорю тебе, роботы.

В кузове был полумрак, светила только слабая желтящая лампочка. Кузов трясло, заснуть снова не представлялось возможным. Но Андрей этого и не хотел. Он всеми силами пытался отогнать от себя привидевшиеся в кошмаре образы. Еще не совсем свыкшись с явью, слабо что-то понимая и скорее инстинктивно, нежели осмысленно, он прислушался к разговору.

– А мы не роботы? – спросил Виктор.

– Мы-то почему? – простовато удивился Семен. – Мы даже не сами это делаем. Автомат!

– И что, думаешь, кнопку нажать – это другое? То же самое, просто посредством машины.

– То же самое? Да ну! Ты вот само-то своими руками мог бы вот так взять и... вот так же? А? Вот так же, – повторил он с нажимом.

Подумав, Виктор ответил:

– Нет... нет.

– Вот видишь. Значит, ты-то задумываешься об этом. Значит, не робот.

– То есть, значит, эмоционально-то мы лучше, с высокими моральными инстинктами. А интеллектуально, опосредованно через кнопочку, рационально все обдумав, так мы можем? Значит, интеллектуально-то мы такие же? На том же уровне?

– Тьфу, да пошел ты! Как по мне – так хоть голыми руками! Какой, нах... Какой уровень вообще? Ты пойми, гадов надо давить! Мы их потому и давим, что выше! Потому и можем, потому и смеем! Потому что мы люди, а они гады. А ты все – «уровень»!

– Каких гадов? Ты же сам говорил – роботы. Они виноваты разве, что их так запрограммировали?

– Гады, они, конечно, никогда не виноваты, что они в гадстве родились, и им больше питаться нечем. Но эта «невиновность» их разве людьми делает? Гадов надо давить, – с упрямой настойчивостью повторил Семен.