Ганс и Грета

Ганс и Грета

Среди пустоши, где пыль гоняет ветер, 
В небесах где звезды по-другому светят, 
И парит, шатаясь, пьяная луна, 
Из таверны мрачной хохот громкий льется, 
Новый пьяница там до смерти напьется, 
Та таверна в полнолунье странных странностей полна. 

Выпивают в ее стенах, 
У кого бежит по венах
Голубая, словно море,
Растворенная в кагоре,
Благородная, как злато, кровь царей и королей, 
И разбойники-бандиты, 
Чья душа давно убита,
Нелюбимые судьбою, 
И изгои из изгоев,
Беглецы жестокой жизни, им не место средь людей.

Здесь в обьятьях темной ночи, 
Где закон никем не писан,
Каждый делает, что хочет, -
Твари, хитрые как лисы.

Через окна в ту таверну, 
Что разбиты в пьяной драке,
Смотрит месяц ночи верный
И на стенах чертит знаки.
Он играет алым блеском, 
От напитков уж румяный,
Красит кровью занавески, 
Выпивает с людом пьяным.

А старик, ума лишенный,
Нервно рыщет левым глазом,
В час хоть поздний, но бессонный,
Травит басни и рассказы:
И забава и потеха!
Вечно сидя при буфете,
Зарифмует с хриплым смехом,
Обо всем на белом свете.
Ищет жертв рассказа новых,
Слушать бред его готовых, 
Что в таверне в рюмке яда
Для души нашли отраду.

С громким скрипом дверь открылась,
И на пепельном пороге
Личность черная явилась,
За плащом скрывая ноги. 
Словно призрак бледнотелый, 
Он возник изниоткуда
И пришел на голос люда, 
Как судьба его велела. 

Обреченный одиноко
Ожидать лишь смерти срока,
Он искал своей кончины, 
Чтоб ответить за пороки.

Не просто так на самом деле
Нет жажды жизни в мертвом теле,
На то в душе свои причины,
Осадком что на дне засели.

Тот незнакомец полный боли, 
Оказавшийся в неволе,
Пленник собственных грехов, 
От себя сбежать пытался, 
С ним рок жестоко поквитался,
Бросая в мир кошмарных снов.

Он издевался над несчастным, 
Судьбе коварной что подвлатный,
И труп живой, избавив сил,
В тюрьме свободы заточил.

Но тот страдалец не святой, его душа как ночь черна, 
Пороков и грехов полна, как та кровавая луна. 

К нему явился вдруг старик,
Чей безобразно-страшный лик
Из тьмы сверкал улыбкой серной,
И жег скитальца взглядом скверным.

Имел рассказ сей посетитель, 
Таверны той извечный житель, 
Что знал на свете всех и вся:
Для каждого пришельца здесь,
Коль бремя боли в сердце есть,
Была всегда история своя.

Присел старик при незнакомце, 
Горяч и весел, словно Солнце,
И громче всех по чуждой воле
Он стал историю глаголить:

"Ты путник, видно, с мест далеких, 
Измученный своим путем, 
И вижу я в глазах глубоких,
Что ты в раздумьях о былом.

Рассказ о том, как жить не надо, 
Попав под власть чужих идей, 
Как человек, ища отраду, 
Продал кусок души своей,

Пусть отвлечет тебя от боли, 
Что сердце жжет сильней огня,
На ранах свежих горстью соли
Лежит, рассудок твой пленя.

Поведаю тебе я вскоре
О дивных людях с дивных мест,
Что в час беды, печали, горя, 
Себя повесили на крест.

Последний свой осколок счастья,
Они отвергли, нос задрав, 
У фобий собственных во всласти, 
В духовной нищете без прав.

В одной деревне то случилось,
За горизонтом что лежит,
Бедны в ней люди, так сложилось,
Чтоб выжить, каждый там грешит.

Они бедны душой и телом,
Внутри гнилы и без гроша,
То подтверждают грязным делом:
Пуст кошелек, пуста душа.

Там каждый с совестью в раздоре, 
Друг друга, вороны, клюют,
С собой сами в извечном споре,
Врагам любимым честно врут.

Но даже там, в грязи порока, 
Где каждый сам себе чужой,
Нашлась и жертва злого рока,
Что в тех местах для всех изгой. 

Беднее всех средь той деревни
Жил лесоруб у пней кривых
В избушке вековечно древней,
Растущей на холмах крутых. 

Был честен, заповеди зная, 
Детей своих от зла хранил, 
Но дегть его жена вторая,
Ее как мед он полюбил. 

В чужом хозяйкой стала доме
По свадьбе через пару дней,
Хоть ум всегда ее был в дреме, 
Считала всех себя умней. 

О роскоши она мечтала, 
Витая в белых облаках, 
Но делать дело не желала, 
И так весь мир в ее руках. 

Лишь жаловаться ей по силам, 
На жизнь и мужа своего,
Что зря его она любила, 
Увы, избрала не того. 

А он лишь больше загорался, 
Работал, словно бык в ярме,
Все угодить жене пытался, 
Счастливым был в своей тюрьме.

Но жалоб меньше так не стало, 
Не нравилось все вечно ей,
И вот ему она сказала:
"Жить лучше будет без детей.

Они - иточник всех несчастий,
Лишь тянут вечно нас на дно,
Без них бы не было напастей,
Что пережить нам суждено".

Змея в обличьи человека!
Ее бы сжечь за те слова!
Болит душа у дровосека, 
Но ведь жена всегда права.

Был ей так сильно околдован, 
Что предал долг детей хранить,
Невольный голубь окольцован,
Он волю вынужден забыть.

Так крылья голубя чернеют,
Он грач теперь, как все вокруг, 
Он тоже зло теперь лелеет,
Греха сразил его недуг.

А та гадюка зашипела, 
Все извиваясь на груди,
Открыла тайны злого дела,
Ведь счастье ждет их впереди.

Себя мучений как избавить,
Поведала ему в ночи:
Детей с утра в лесу оставить,
Как солнца вверх взойдут лучи.

Тот, ослепленный ее ядом,
С утра детей собрал в поход,
Отвел в глубины рощи радо,
Чтоб там оставить, как сирот.

Все глубже в лес они шагали,
Назад дорогу чтоб забыть,
Но вдруг средь леса увидали
То нечто, что не может быть.

Посреди чащи на поляне,
Сияньем полумрак пронзив,
Изба златая без изьяна
Стояла, двери отворив.