Гать

Глава I. 1. Обелиск

Жертва, которую дает царь Осирису, владыке Бусириса, первому из западных, богу великому, владыке Абидоса, Упуаут, владыке земли священной, Хнуму и Хэкет — богам, владыкам пустыни западной.

Дают они подношение голосом хлеба, пива, мяса, птицы, алебастра, льна, жертвы пищей для Ка почитаемого смотрителя строителей Ху-эн-бика.

Говорит он: О, живые, которые пройдут мимо стелы этой, спускаясь или поднимаясь по реке , если хотите вы следовать за Упуаут в каждом его движении,

Скажите вы: хлеб, пиво, тысяча мяса, птицы, алебастра, льна, тысяча жертв пищей, тысяча вещей всяких хороших чистых, которыми бог живет, для Ка почитаемого при богах — владыках Абидоса и при царе.

Надпись на древнеегипетское стеле

Чтобы понесли, как лист сухой, ноги,

Как прикажет им невидимый ветер

А. Непомнящий

Ту-дун, ту-дун. Панцерцуг громыхал за окном так, что по колченогой тумбочке принимались суетливо елозить оставленные со вчера жестяные кружки. Иштван, поморщившись, короткими движениями принялся переставлять их — да хоть бы и прямо на пол, лишь бы не мозолили глаз, подпрыгивая и дребезжа. Сколько раз говорил, забирайте тару с собой, нечего тут у него кабак устраивать, но всей этой щелкоперой алкашне разве втолкуешь, каждый раз одно и то же.

Пару минут Иштван машинально следил за тем, как за грязным стеклом продолжали ковылять на север обитые ржавыми плитами тандеры и транспортеры, пока наконец за ними не потянулась бесконечная вереница контрольных платформ пополам с мотодрезинами. По ярким снопам искр, летевших из-под колесных тележек, несложно было догадаться — эти сняли с хранения, даже толком не смазав и не отодрав от ржавчины. Так доедет. Теперь на смену тяжкому грохоту пришел отчаянный визг стонущего металла, от которого толку — не развалится в дороге, и то хлеб.

Иштван, поморщившись, машинально схватился за челюсть, казалось, от этих звуков оставшиеся зубы зашевелились в изъязвленных деснах, норовя разом полезть наружу. И какого рожна они всё катаются, только вчера порожняк поближе к ленточке перегоняли. Знать, наверху опять что-то затевают.

Хрустнув отлежалой спиной, Иштван машинально прихватил с собой блокнот и ссыпался в полуподвал барака, где обыкновенно заседала «пресс-хата», как ее в шутку называли завсегдатаи-бумагомараки. Именно туда к середине дня сползались почесать языками те, кому было, что рассказать.

Как и ожидалось, рожи у всех были кислые. А чего радоваться, когда и башка трещит после вчерашнего, и в открытую для вентиляции подпотолочную фрамугу тащит уже не столько болотной тиной, сколько мокрой ржой да креозотом — обыкновенными ароматами, разносимыми всяким мимопроезжим панцерцугом. Хоть бы ветром потом раздуло, а не то, бывает, по подвалам этой дрянью еще неделю дышать.

— Что слышно, братушки?

В ответ машинально выругались, что, мол, какие мы тебе, Иштван, братушки. На опохмел часом не заначил? Поделись, жмотяра!

Качнув отрицательно головой, Иштван, тем не менее, на этом не успокоился, энергично принявшись расталкивать рассевшихся локтями в одному ему известном направлении. Туда, где в самом углу с привычно отсутствующим видом ссутулился, глядя перед собой, полковник Злотан.

Никаким полковником, разумеется, тот не был, называли его так скорее по привычке, вместо прозвища, нежели из какого-то особого пиетета. Даже напротив, в бараке к Злотану отношение было скорее пренебрежительное, как к существу для коллектива в целом бесполезному, а потому не стоящему доброго слова. Полковник, впрочем, отвечал коллективу в этом самой полной взаимностью. Но Иштвану было плевать на чужие терки, деловито подсев, он тут же ухватил спойманного больно за локоть и принялся тому выговаривать сиплым шепотом:

— Что нетях слышно?

Полковник на пару секунд скосил на Иштвана пустой бесцветный взгляд и тут же снова вернулся к обычному безжизненному своему созерцанию.

— Ну же, я знаю, у тебя в сидорах спутник есть, колись, что знаешь.

— Есть или не есть, какая разница. Ни рожна тут не ловит уже неделю. Накрыло нас. Наглухо.

Вот это уже интересно.

— Так а чего молчишь? Видел, опять панцерцуг пошел в сторону ленточки, только не свисти мне, что это никак не связано.

Полковник в ответ протяжно зевнул и только тут попытался высвободиться. Да только Иштвану его потуги без разницы — пальцы клещами сомкнулись на чужом предплечье.

— Задолбали вы со своими панцерцугами. Ерунда это, ну гоняют их туда-сюда, а смысл? По мне так сапоги и сами не знают, чего ждать, вот и суетятся, изображают бурную деятельность, чтобы по шапке потом не прилетело. Задницы себе загодя прикрывают.

— А мы тогда что?

— А мы — сидим и ждем, как ситуасия прояснится. Во всяком случае я точно никуда теперь не тороплюсь.

«Теперь». Ох не понравилось ему это «теперь».

— Ты мне, полковник, зря очки втираешь. Я тебя вижу насквозь, хренли бы ты тут отдыхал, если бы знал, что ожидается какой-то кипеш.

Но Злотан даже не моргнул в ответ.