Гавань Воздушных Кораблей

Гавань Воздушных Кораблей

Сизые стебли осоки шептались с ветром, острые листья, похожие на клинки, мелодично звенели. Вода подёрнулась рябью, задрожала зеркальной пылью. Почему-то озеро всегда отражало солнце, застывшее в зените, и оттого походило на божественное око или яичницу-глазунью.

Викай рассеянно слушал песни осоки, пытаясь разобрать в них голос, точно русалочий, но русалок в округе не водилось. Кто его звал? Куда? Раньше душа ничего не требовала, кроме дома, крытого тростником, дощатых мостков и тихих сумерек, когда ходившее кругом по небосводу светило долго клонилось к закату, а после снова занималось рассветом. Сменялись дни, столь однообразные, что и со счёта собьёшься: завтрак, ловля рыбы, торговля в ближайшей деревушке и снова одинокие вечера и сказки озера. Теперь же в сердце клокотали бури, а все мысли возвращались к Ней.

Впервые он увидел Её, когда продавал улов на пристани, обрывающейся вместо моря в пропасть, в ничто, в клубящийся туман. И над бездной скользил воздушный корабль. Викай вместе с провожающей толпой смотрел, как солнечный бриз надувает паруса, как хрустальный киль врывается во вспененные облака. Думал о далях, что лежат за горизонтом, о легкокрылых мечтах, что вольно летают по свету, но, утомившись, неизменно возвращаются, и завидовал путешественникам, которые пробудут на стеклянном судне неделю или две, пока не увидят Гавань Воздушных Кораблей. Она парила над миром, но не в Небограде, где скакуны-тучи носят колесницы повелителей, дробь копыт отдаётся громом, а клинки высекают молнии, и не в Чертогах Отшельника, где витязи бьются с закатным огненным драконом, неизменно побеждают, а змей уходит на восток, чтобы переродиться львом с пылающей гривой. Нет, Гавань далека от дел небожителей, она лежит ещё выше в горних сферах и изредка при хорошей погоде показывается людям.

Тот день как раз выдался ясным, и лучи, преломляясь, приближали любые дали, и Викай углядел выплывающие из лазури доки и верфи. Вдали от портовой суеты, в перистых белых лугах, сидела юная дева и расчёсывала золотые косы.

Видение померкло, но и мгновения оказалось достаточно, чтобы перехватило дыхание. Почерневшая метка на ладони не отозвалась, не вспыхнула, но отныне, что бы Викай не делал, перед глазами кружился зыбкий образ незнакомки. Пару раз он замечал Её в небе, Она печально смотрела вдаль, будто ждала кого-то, и мнилось, что именно его, Викая.

Озеро всё так же тоскливо напевало, но в сердце стало пусто. Прежде одиночество не тяготило, зато теперь вгрызлось недовольством, неустроенностью. Словно без Неё всё теряло смысл.

Счищая зеркальную чешую карпа, Викай случайно порезал руку и долго смотрел, как кровь скапливается в порезе. Со злобной, незнакомой прежде радостью терпел боль. И задумался, а происходило ли что-то до того, как он поселился здесь? А был ли кто-то с ним? И зачем этот кто-то нужен, раз и без него как-то жилось?

И имелся ли смысл в затворничестве, размышлениях и наслаждении напевами ветра? Если их не с кем разделить, некому пересказать?

Боль от пореза была неправильной, не такой. Словно не доставало ей силы. Словно она ненужный изъян в красивой картинке из детской книжки.

Викай замер. На его памяти он ни разу не видел книг, не держал их в руках… Как он мог о них забыть?

Вечером ему пригрезился сон, странно яркий, живее, чем нынешняя жизнь.

* * *

Ельник, укутанный снегом, подступал к заметённой дороге, по которой едва продвигалась на совесть сработанная запряжённая крытая повозка. Вечерело, мороз крепчал, в такую погоду хорошо бы под крышу, к очагу.

Пока подчинённые перекрывали путь повозке, сам он по скрипящему снегу подошёл ближе, рванул дверцу так, что застонали пружины кузова, затрепетали занавеси на окнах. Навстречу пахну́ло теплом и сладкими духами.

Она озарила собой сумрачный лес ярче, чем огонь в очаге. Лисий полушубок и вышитые сапожки. Золотые кудри, выбившиеся из-под мехового тока. Лучезарная улыбка человека, который зла в жизни не видел и потому и другим желать не мог. И глаза… невероятно ясные, точь-в-точь как у…

Сердце заколотилось от радости… и от страха. Внутри всё давно отгорело и потухло, но тут будто желчь вскипела. Будто посреди бесцельности явилась та, кто заполнит пустоту. В кого можно вцепиться, вгрызться, обманываться и снова жить. Лишь бы не отводила прозрачно-серых глаз, лишь бы согревала объятиями во мраке.

— Что юная госпожа забыла в сих краях? — спросил он голосом хриплым, точно не его. — Нечисть гнездится в южных пущах и сюда доплёскивается. Негоже без охраны.

А если заупрямится, не купится на самоцветы у ног, не отзовётся на ласку, всегда можно намотать косы на кулак, швырнуть наземь, запрокинуть голову так, чтоб вглядываться в своё отражение в блестящих зрачках, ловить дыхание, срывающееся с припухших губ.

— Семейную ценность надобно привезти отцу, — она улыбнулась чуть застенчиво, и давно забытое чувство вины укололо нарывом. Неужели он причинит ей боль? Страдания? Такой лакомый кусочек, её и искать не будут ни отец с матерью, ни законники, скажут: сгинула в лихих чащах, не она первая, не она последняя.

Но видеть, как брызнут слёзы из глаз, доверчиво распахнутых, почти не моргающих… он не мог. Принуждениями сыт по горло. А хотелось человеческого тепла, родной души рядом. По доброй воле. Потому что любят.

— Отцу расплатиться нечем за игорные долги. А самый короткий путь до Бурых Запруд здесь, так управитель сказал. Фаль, вскипяти нам шиповника с мёдом!

В углу засуетился незамеченный ранее лакей с руной Феу на лбу, спрыгнул с подножек, обогнул повозку и закопошился в багаже в поисках посуды и переносного очажка.

— Побыстрее, что ж ты такой бестолковый! — прикрикнула незнакомка. — Слуги нерасторопные, право слово. А что же тут, места не спокойные? Управитель не упомянул.