Гений и злодейство. Судилище

По борделям

   На мой взгляд, замысел Измайлова вряд ли мог осуществиться, но в случае успеха дал бы нам преимущество во время судебных баталий. Лев Николаевич считал, что Смородин, судя по складу характера, изменяет жене, но не крутит опасные для его положения интрижки в свете, а тайно обращается к услугам профессионалов, то есть – борделей. Затем он пришёл к выводу о том, что похождения изменщика ограничиваются ближними к дому заведениями; таких оказалось семь. Три из них считались откровенными притонами, два публичных дома предназначались для публики попроще и потому должны были привлечь наше внимание в самую последнюю очередь, зато два оставшихся посещали и купцы, и анонимные солидные клиенты. Итак: один бордель располагался на Сенной площади, а другой – в Банковском переулке.

   Я осторожно поинтересовался, откуда у моего друга столь подробные сведения о публичных заведениях в районе дома Смородиных. Он с готовностью ответил, что получил их у Егора Федотыча Кудасова.

   – Вы успели подумать об этом ещё вчера днём? – удивился я.

   – Дорогой Михаил, я успел подумать ещё в вологодском поезде: там можно не только спать и выглядывать в окно.

   Что ж, мозг Измайлова работал быстро и точно, как часовой механизм, но мне по-прежнему не всегда были понятны потайные движения его колёсиков и винтиков.

   После обеда мы недолго отдохнули и принялись собираться. Мне пришлось надеть жёсткий крахмальный воротничок, белую бабочку, смокинг с малиновым камербандом* и выбрать из своего гардероба самые блестящие штиблеты. Лев Николаевич принёс золотистый флакон одеколона от Герлена и щедро окропил мою грудь. Затем возле умывальника мы тщательно прополоскали рот водкой, закусив эту процедуру веточкой петрушки для свежести.

Смокинг с камербандом

   Несмотря на то, что план давления на Смородина посредством вскрытия его низменных страстей сам по себе был хорош, мне казалось невозможным уговорить проститутку подыгрывать нам, а хозяйку дома терпимости убедить, что путешествие мамзельки в суд в качестве свидетельницы – всего лишь обычное дело или лёгкое развлечение. Были здесь проблемы и этического плана: мы попросили Елену Аристидовну спасти приятельницу, а сами чуть ли не вываливали на неё подробности грязного адюльтера. Обо всех своих сомнениях я сообщил Измайлову, но он отнёсся к ним, на мой взгляд, беспечно.

   – Неужели вы думаете, Михаил, что я бы поступил с дамой так подло? Конечно, нет: всё будет проделано аккуратно, чтобы никто не пострадал, а мы только выиграли.

   – Я бы хотел, чтобы вы поделились со мной, как именно мы «всё аккуратно сделаем»…

   – Понимаете, мне бы не хотелось раскрывать мои планы сейчас: мы же ещё не нашли эту жрицу любви. – Здесь Лев Николаевич заметил, что я недовольно поджал губы и поспешил объяснить:

   – Мне приходится сдерживаться вовсе не от недоверия к вам, мой дорогой друг. Во-первых, как я говорил, мы ещё никого не нашли. Во-вторых, я немного суеверен: если мне придётся рассказать, как мы убережём Елену Аристидовну от тяжёлой травмы, может выйти, что это спугнёт удачу, и мы возвратимся домой ни с чем. А в-третьих, не исключено, что я ошибаюсь. Да-да, такое тоже возможно: есть вероятность, что Смородин не изменяет жене, или предаётся соблазнам где-то вдали от дома, и тогда наши догадки окажутся клеветой на почтенного члена общества. В этом случае мы точно проиграем процесс. Есть и в-четвёртых: действовать нужно по ситуации, а какую нам подкинет судьба – никто не ведает.

   Но кое-что можно сказать и сейчас. Если мы найдём нужную нам девицу, то убедим её, что Никита Сергеевич Смородин хочет, чтобы она лично увидела его эпохальное выступление в суде, потому что она, то есть, девица, чрезвычайно вдохновляет своего кабальеро, или кто он у неё там?.. (Измайлов был настроен довольно игриво). Мадам скажем, что забираем мамзель на весь день: тройки, попойки, цыгане и бани. Остальное ей знать не обязательно, – решительно закончил мой друг.

   Был ещё один момент, который меня заметно смущал: я никогда не посещал бордели. Как раз по сценарию мне необходимо было делать вид, что я впервые попал в дом разврата, а привёл меня туда мой старший приятель – Лев Николаевич, но от этого соответствия заданной роли моё смущение никуда не девалось и сильно меня беспокоило. Пришлось собрать в кулак всю свою волю и сказать себе, что ради спасения Татьяны Юрьевны мы должны идти на самые большие жертвы.

   Вместе с нами ради нашей безопасности («Мало ли что», – загадочно пояснил Измайлов) на разведку отправлялся Данила. Одет он был не менее красочно, чем мы: из-под заломленной фуражки выбивался непослушный кудреватый чуб, алую косоворотку подпоясывал плетёный кожаный ремешок, ноги его были облачены в синие казачьи штаны с красными лампасами и сверкающие хромовые сапожки с подковками на каблуках. У дверей поверх всего великолепия он надел фиолетовый жупан с «разговорами»**, чем довершил картину «Щёголь на ярмарке».

   Измайлов, в отличие от меня, надел под смокинг тёмно-синий камербанд и вставил в правый глаз монокль, отчего перестал быть похожим на себя.

   – Давно ли вы носите монокль? – поинтересовался я.

   – У меня отличное зрение, – последовал ответ. – Это антураж.

   Антураж сидел в глазу, как влитой.

   Первый дом терпимости мы обнаружили по красному фонарю недалеко от Сенного моста через Екатерининский канал. Место было бойкое, оттого что публика любила выходить через пешеходный мост на Сенную площадь. На вывеске красовалась начертанная крупными буквами надпись в стиле барокко: «Пастораль», а чуть ниже – обыкновенным чёрным шрифтом сообщалось: «Уголокъ отдохновенiя». Мы состроили физиономии праздных бездельников и вошли внутрь, причём я принялся глупо ухмыляться, а Лев Николаевич выгнул брови, отчего вкупе с моноклем стал выглядеть прекомично. Данила ничего не изображал – за него яснее ясного говорил его павлиний вид и лихо закрученные усы.