Гений и злодейство. Судилище

Поединок

   По залу разнёсся торжествующий голос обвинителя:

   – Высокий суд, уважаемое жюри, сейчас мы подходим к самому важному вопросу: сообщал ли Павел Сергеевич своим будущим наследникам содержание завещания?

   Острецов моргнул безжизненно, словно ящерица после сытной трапезы, и прогнусавил:

   – Нет. Думаю, что завещатель мог упомянуть о своей воле в общих чертах, но, насколько я знаю, уточняющие комментарии были добавлены им втайне от обоих наследников.

   – Надеюсь, все присутствующие понимают, что означают эти слова: Константин Андреевич Оленин не знал о возможном наследовании состояния брата, и посему смерть Павла Сергеевича была выгодна только обвиняемой.

   Несмотря на то, что я осознавал, что мы имеем дело с очередными штучками Штолле, мне стало страшно за Татьяну Юрьевну. Хотя показания нотариуса не давали прямых улик против подзащитной, благодаря им вырисовывалась крайне неблагоприятная картина, ведь основная часть наследства в случае смерти мужа доставалась супруге.

   Штолле немного выждал, чтобы его слова осели в умах жюри и публики и вежливо поклонился в нашу сторону:

   – Защита может задавать свои вопросы.

   Лев Николаевич что-то шепнул Ильскому, прежде чем тот направился к нотариусу, и получил в ответ кивок.

   – Насколько вы можете быть уверены, что Оленин никому не рассказывал о добавленном пункте?

   В некотором недоумении Острецов посмотрел на Ильского, приоткрыв узкогубый рот, отчего ещё больше стал похож на ящерицу:

   – Павел Сергеевич объяснил мне, что не хотел бы бросать тень на свою жену, поэтому данный пункт должен открыться только после его смерти.

   – Высказывал ли завещатель в вашем присутствии сомнения в верности жены?

   – Нет, – покачал головой нотариус, – господин Оленин вообще не из тех, кто делится своими мыслями с окружающими. А нам платят не за любопытство.

   – Что ж, ваши показания можно было бы принять во внимание, если б у обвинения были доказательства злого умысла Татьяны Юрьевны.

   – Помилуйте! – крикнул с места Штолле. – Она же и отраву всыпала и письмо вовремя подсунула!..

   – Прекратите! – грозный окрик Гедеонова сопроводил оглушительный стук судейского молотка. – Обвинению делается предупреждение.

   Штолле принял вид католического мученика, только руку отчего-то прижал к правой стороне груди. Его взгляд говорил, что он не в силах возражать, но истина и так известна публике.

   – Ваша честь, – обратился Ильский к судье, – в связи с неожиданными для нас новостями, защита просит сделать перерыв в заседании, чтобы мы могли поговорить с подзащитной.

   Гедеонов не размышлял и секунды: как видно, ему и самому хотелось прерваться после напряжённой дуэли сторон.

   – Объявляется часовой перерыв.

   Зал загудел, как потревоженный улей, репортёры несколько раз сфотографировали Татьяну Юрьевну. Когда мы подошли к ней, она выглядела расстроенной. Прилив сострадания накрыл меня с головой.

   – Татьяна Юрьевна, – тихо произнёс Ильский, – вы что-нибудь слышали об этом условии в завещании?

   – Ничего и никогда, – устало вздохнув, ответила она.

   – Жаль… Мы не сможем доказать, что Константину Андреевичу было известно о тайной приписке к завещанию.

   Ильский и Лев Николаевич отошли от Олениной, а я ощутил настоятельную потребность приободрить несчастную:

   – Несмотря ни на что, мы будем бороться, – заверил я её.

   – Я в этом убеждена, Михаил Иванович, – откликнулась она и коснулась моего рукава своей ладонью.

   От этого прикосновения мне стало так тепло, как будто сердце обернули в мягкий плед. Почувствовав уверенность, я отправился вслед за старшими товарищами. Когда мы уединились во дворе Судебной палаты, я обратился к ним с незатейливой речью:

   – Пренеприятнейшая ситуация!..

   – Да уж, – поддержал меня Пётр Евсеевич.

   – Согласитесь, господа, – неторопливо начал Измайлов, – что пока всё идёт по плану.

   Он покивал в ответ на наши саркастические взгляды.

   – Мы знали, что господин Штолле будет совать нам в колёса палки и брёвна, и вот одно из брёвен прикатилось. Вся конструкция обвинения, несмотря на разные подножки, проста и понятна: Оленина хотела избавиться от мужа ради наследства. Это нам известно. А он до сих пор не знает, что мы собираемся предложить взамен его простой, но слишком прямолинейной версии. Нам нужно заронить сомнение в головы присяжных и судьи. Чем сильнее обвинитель уверует в свою победу, тем сложнее ему будет удержать в равновесии воздвигнутые им доказательства.

   В финале этой воодушевляющей речи нам с Ильским пришлось признать её справедливость, хотя задача наша оставалась такой же трудной, как и до неё. Лев Николаевич сказал, что нам следует перекусить, и лучше всего это сделать в ближайшем кафе «Монплезир», поскольку именно там он предложил встретиться с Еленой Аристидовной Смородиной.

   В кафе, у самой витрины, мы заметили колоритную пару: Симочку Фельзен, увлечённо рассказывающую о своём новом платье, и Данилу, сидящего напротив неё с невыразимо скучным лицом. Он очень обрадовался появлению хозяина и пожелал сию же секунду доставить Симочку в зал суда. Лев Николаевич позволил ему это сделать, предупредив, что несколько минут всё же придётся потерпеть её трогательные истории. Данила ушёл с барышней под ручку, и в кафе стало заметно тише.