Гений и злодейство. Судилище

Страсти накаляются

   Штолле что-то задумал. Он подал запрос о небольшом перерыве для совещания представителей обвинения, и Гедеонов дал своё согласие. На некоторое время участники и слушатели процесса оказались предоставлены сами себе. Штолле вполголоса убеждал в чём-то Кузина, тот в ответ кивал головой. Прекрасная половина обосновавшейся в зале публики как по команде достала зеркальца, чтобы проверить, как сидят шляпки; господа в это время тихо совещались, виновата ли Оленина, и если виновата, не заслуживает ли она снисхождения. Репортёры проверяли и дополняли записи в блокнотах, фотограф заряжал вспышку магнием, присяжные переговаривались друг с другом, а судья, слегка наклонив голову, перекладывал какие-то бумаги у себя на столе.

   Я бросил взгляд на Татьяну Юрьевну, однако она рассматривала что-то за окном. От нечего делать я стал прислушиваться к громкому шёпоту за моей спиной: воспользовавшись паузой, Симочка решила порадовать Данилу новой злободневной историей.

   – Вот вы, Данила Фролович, наверняка любите сладкое.

   – Не люблю, – послышалось тихое ворчание собеседника.

   – Это не страшно, – успокоила его Симочка. – Смотрите, какое совпадение: года два назад встречалась я с одним клиентом. В летах, но славный, как Никита Сергеевич, и только меня требовал.

   Симочка, видимо, ухитрялась жестикулировать во время беседы, потому что я слышал шуршание её платья и чуял волны сладковатых духов.

   – Он такой же важный и солидный был, как вот господин судья, пахло от него свежестью, и руки всегда очень чистые были, как у врача. Угощал меня конфектами в красивых коробочках, а я – ужасть, как люблю сладости, хотя мадам сердится. Говорит, от них фигура и зубы портятся, но такая уж я сластёна! И коробочки люблю собирать. Есть эдакие гадательные конфекты – разворачиваешь обёртку, а там внутри стишок о том, что скоро случится, или что тебе на роду написано. Да вы знаете, Данила Фролович: у шарманщика такие стишки попугай вытаскивает. Вот он их дарил иногда, и мне такие милые стишки попадались, прямо восторг; в них получалось, что всё по-моему сбудется. А я за это его звала «мой добрый волшебник». Да он и похож был: седовласый, борода клинышком… Но это пока – не самое антересное.

   Приходит он как-то ко мне сам не свой – грустный и нетрезвый уже. А я – ничего: развеселится небось. Только утром просыпаюсь поздно, а он лежит лицом к стенке и молчит. Я его бужу тихонько, потом ещё за плечо к себе тяну. А он… – Симочка выдержала театральную паузу, – на спину лёг, и голова в стену смотрит. Я перепужалась, что он мёртвый. Боюсь мёртвых-то. Ну завизжала, значит, зову на помощь. Мадам пришла, по щёчкам похлестала, а волшебник мой молчит дальше. Тут и мадам поняла – худо дело. Послала за знакомым доктором: он любые справки за недорого даёт, – фельшер по должности.

   Хоть и боюсь мертвецов, но из коридора поглядывала, – интересно же, что будет. Доктор ему нюхательную соль под нос, а тот – молчок, не желает нюхать. Затылок ему потёрли, на грудь подавили, веки приподняли, стук сердца искали – не нашли. В конце концов, взяли моё зеркальце и ко рту старику приставили, чтобы подышал, а он не хочет на зеркало дышать. Умаялся фельшер. Думаю: а если пощекотать его – может, передумает у нас помирать? Но не сказала ничего, потому что момент трагический. Слышу, что фельшер с мадам уже обсуждают, как моего старика без шума полиции передать. Я заглядываю, а покойный как всхрапнёт во всё горло!

   Увлёкшись, Симочка даже изобразила этот всхрап, отчего на неё шикнул Ильский. Однако она ничуть не смутилась и продолжала рассказ звучным шёпотом, причём стало заметно, что не я один прислушиваюсь к её словам:

   – Я завизжала от страха, что покойник ожил, а фельшер обрадовался и опять начал ему затылок тереть и грудь давить, так что и разбудил наконец. А волшебник мой быстренько оклемался и настроение у него хорошее, оттого что не помер. Фельшеру денежку дал, мадаме нашей и мне на конфекты. Похоронили его только через год, но стишки от конфектов я до сих пор храню в коробочке. Вот какое совпадение!

   – Где у тебя совпадение, если я не люблю ни стишков, ни конфектов? – возмутился Данила.

   – Как – где? – поразилась Симочка. – Я ж говорю: покойник был важный, что наш господин судья.

   Здесь она выбросила вперёд правую руку, указывая на Гедеонова, и нам с Измайловым пришлось сомкнуть ряды, чтобы судья не принял драматическое представление бланкетки* на свой счёт. Кто-то сзади захихикал, но обвинение уже завершило совещание и повторно вызвало Марфу Колосову. Беседовать с нею вышел Кузин.

   Это был господин с блестящей лысиной и седоватыми усами; его руки, казалось, постоянно искали себе дела, поэтому, чтобы справиться с избыточной жестикуляцией, он иногда засовывал их в карманы.

    – Вы давно работаете у господ Олениных? – спросил он Марфу, перебирая пальцами перед животом.

   Чёрные ландыши на шляпке экономки грустно поникли, но сама она выглядела, как клубок нервов.

  – Не помню уже, как давно мы у Павла Сергеича. Ещё и матушке его прислуживали, то есть, я прислуживала, до замужества. Мы очень стараемся…