Гений и злодейство. Судилище

Глава, где мы находим ответы на многие вопросы

   Пока Ильский возвращался на своё место, Лев Николаевич удивил меня тем, что проворно подбежал к Олениной и что-то сказал ей. Она ответила ему с неохотой, но он, видимо, повторил просьбу, легко коснувшись её руки, и быстро вернулся.

   Татьяна Юрьевна выглядела прекрасно и в то же время – трагично: чёрное платье облегало её стройную фигуру, как вторая кожа. Шляпка с вуалеткой была чуть надвинута на правую бровь, однако во время выступления голова её склонилась, будто под гнётом тяжких мыслей, а кончики губ опустились, отчего я не мог смотреть на неё без сочувствия. В те минуты она, скорее, походила на Гекубу*, и я не узнавал в ней прежнюю красавицу, полную искрящейся радости, которую повстречал на вокзале и гипподроме.

   – Ваша честь и господа присяжные заседатели, – начала она негромко, но уверенно, – я верю в то, что для каждого из нас существует Высший суд, и надеюсь на то, что решение – виновна я или нет – вам подскажет само Провидение. Не мне судить – хорошей или дурной была я супругой Павлу Сергеевичу, но поверьте, что я всё бы отдала за то, чтобы муж мой был сейчас жив, а я бы сидела неподалёку от него, дома.

   Не буду скрывать, что меня поразили показания Константина Андреевича и Никиты Сергеевича. Я ничем не заслужила упрёки, которые обрушились на меня, и не могла поверить, что они, в самом деле, хотят послать меня на каторгу. Тем более что я всегда хорошо относилась к Константину Андреевичу… – Её пушистые ресницы опустились, погасив на мгновение блеск карих глаз.

   – Не знаю, имеет ли это значение, – продолжала Татьяна Юрьевна, справившись с минутной слабостью, – но я даже не подозревала, что успокоительное называется хлоралгидратом натрия и вредно для мужа – ни Павел Сергеевич, ни доктор Рейль не предупреждали меня об опасности.

   Но дело не в этом, правда? – она оглядела зал. – Дело в том, что его нет, а мне не разрешили прийти на похороны. – Голос её, прежде тихий и ровный, полный глубокой мягкой силы, чуть дрогнул. – Я не простилась с мужем, не бросила землю ему в могилу и не попросила у него прощения. А ведь у меня было всего два близких человека – отец и муж. Теперь остался только один. Простите, – Оленина достала платок и села.

   Было заметно, что некоторые дамы последовали её примеру и промокнули глаза.

   Я знал свою роль назубок: повернувшись к публике и отыскав глазами Андрея Куницкого, я незаметно кивнул ему. Реакция была мгновенной: он шагнул на середину прохода и, высоко взметнув руку, твёрдым отчётливым голосом произнёс: «Свободу невиновной!» Жест получился эффектным, как у римских патрициев. Негромкий возглас произвёл на публику, пожалуй, большее впечатление, чем крик Данилы, и одна из дам даже попыталась похлопать ему в знак поддержки. Казалось, Андрей один встал на защиту обиженной женщины и готов был, как средневековый рыцарь, сложить свою голову за её честь.

   Но Гедеонов не оценил самопожертвования Куницкого:

   – Вывести из зала! – грозно ударил он молотком.

   Однако Андрей оказался вовсе не таким покладистым, как Данила: он искусно сопротивлялся приставам, делая страдальческое лицо, благодаря чему заслужил пару оторванных от студенческого мундира пуговиц и сочувственные взгляды зрительниц из первого ряда: юный Куницкий явно вызывал у них симпатию.

   Ловкий фотограф успел поджечь магний, а остальные репортёры обрадовались новому скандальному эпизоду и с удвоенной энергией застрочили в своих блокнотах. Наконец судья произнёс: «Присяжные удаляются на совещание», и сам покинул зал.

   Я посмотрел на Татьяну Юрьевну; она поймала мой взгляд и печально улыбнулась. Сколько испытаний выпало на её долю: смерть мужа, обвинение, тюрьма и жуткое судилище, но она всё ещё не теряла присутствия духа.

   – Это надолго? – поинтересовался Измайлов у Петра Евсеевича.

   – Обычно они быстро управляются: нужно всего лишь проголосовать – виновна или нет. Проволочки бывают только вследствие ожесточённых споров, но мне кажется, что не в этом случае.

   – Я слышу в вашем голосе нотки сомнения, – усмехнулся Измайлов.

   – Осталось только подождать, – уклончиво ответил Ильский.

   – Вы играете на тотализаторе? – огорошил его мой друг.

   – Нет. И карты тоже не очень люблю.

   – А давайте сыграем, как будто на скачках: я поставлю на то, что мы выиграли процесс, а вы – на наш проигрыш.

   – Это какое-то ребячество… – Ильский не оценил всю прелесть затеи, мне же показалось, что неожиданное пари привлечёт удачу.

   Мой друг настаивал:

   – Пётр Евсеевич, десять к одному. Вот сторублёвая купюра. Если вы выиграете, получите сразу же сто рублей, ну, а если повезёт мне, – его глаза блеснули, как у фокусника, охваченного азартом, – значит, мы все выиграли дело Олениной.