Глава без номера

Глава без номера

Глава без номера,

в которой главные герои встречаются на морском побережье чтобы проститься и выбрать свой путь.

Раньше было модно спрашивать: «Что бы ты делал, если бы сегодня был твой последний день в этом мире?» В культуре существовало множество рассуждений на эту тему, писались поучительные песни, снимались грандиозные фильмы про болеющих раком, да и просто многие размышляли над этим гипотетическим вопросом. И все почему-то ждали гениальный ответ и варианты роскошного времяпрепровождения. Меня это удивляет, ведь я довольно хорошо помню свой последний день в том мире, точнее, только вторую половину.

***

Был вечер. Мысли как-то нескладно лепились одна к другой, путались под офисными лампами. Строчки съезжали то вверх, то вниз. Ухо временами различало отдалённые голоса потенциальных клиентов среди тихо жужжащей компьютерной тишины. От нечего делать писала в новом дневничке строчку за строчкой, без смысла, без вкуса… Наконец-то пробило пять! Мир зашевелился и начал приобретать утраченные ленью формы. И вот структура Вселенной поделилась на два элементаля: офис и улицу. Офис имел свою карту, расписание, алгоритмы. В офисе обитали пункты, такие логико-пространственные эльфы, например, Пункт Первый: посчитать кассу, Пункт Второй: снять чек с банковского терминала, Пункт Третий: запереть деньги и печати в сейф, Пункт Четвёртый: закрыть чёрный ход, Пункт Пятый: выключить свет, Пункт Шестой: закрыть парадный вход, Пункт Седьмой: сдать ключи на вахту. У каждого пункта был свой характер, свой круг общения, собственное расписание, адрес и иногда даже семья, но самое главное – пункты нельзя было менять местами или забывать про них, иначе сразу возникало много проблем. Улица была совсем другой. Улица – это не место, это стихия, где смешивались здания, плиты мостовой, мелкая морось, одежда толпы, вывески, голуби, машины, палые листья, дорожная разметка, где нагромождение непредсказуемых поворотов тротуара и судеб сбивало с толку, пугало и каждую секунду стремилось увлечь меня в очередную дверь или историю, от чего я каждую секунду уворачивалась и только сильнее держалась за зонтик.

Она ждала меня на автобусной остановке недалеко от старинной круглой башни, курила. Грубая андрогинная внешность, волосы под шапкой, водолазка, кожанка, джинсы, мощный ремень, удобные туфли на каблуке – единственная деталь, выдававшая её гендерное самоопределение. Байк был припаркован в переулке. Наверное, никто на свете не рискнул бы предположить, что мы знакомы, не то что вместе. Когда я подошла, она даже не посмотрела в мою сторону, только, помешкав минуту, протянула огромный стакан латте с ванилью, моего любимого! Мы вместе стояли на остановке, не смотрели друг на друга, не разговаривали, но этот сентябрьский вечер уже перестал быть обычным: он начинал приобретать особые краски и ароматы. Вот за это я её и любила, грубую, пьяную, неуместную – любую. Она меняла мою жизнь в прямом смысле, делала каждый день… вкуснее, что ли.

В автобусе все двадцать минут, что мы ехали до побережья, какой-то наглец очень громко разговаривал по телефону.

Когда мы вышли из автобуса в центре крошечного курортного городочка, было уже полшестого и я уверенно и торопливо пошла на пляж. И вот тогда-то Айрон впервые за весь день взяла меня за руку, останавливая, и сказала первые слова: «Эй, мы ж хотели в то место. Ну, помнишь, я обещала тебе показать. Байка нет, поэтому пойдём пешком.»

И я послушно пошла. Там, где тропинка показывала своё истинное лицо – грязь, – она брала меня на руки. Она пронесла меня на руках почти всю дорогу, если честно. Впрочем, большого труда ей это не составило – не зря же она ходила на бокс три дня в неделю.

Наконец, мы вышли к морю.

Море волновалось. Нахлёстывало на грязный, размокший берег. Время от времени крупные волны грозно бурили, брызгались от злости солёной водой, захлёбывались в белёсой пене. Мелкие барашки пугливо метались, убегали поближе к скалам. Свежо. Мои волосы выбились из-под шарфа, и теперь их трепал ветер, не оставляя ни на минуту. Волны сизого, стального, лазурно-серого цвета метались резко, но в такт всей неспокойной природе. Только здесь мог родиться этот разговор. Она сказала, что уедет. Я, конечно же, спросила куда. У Айрон была одна дурацкая привычка: она частенько не отвечала на мои вопросы с таким видом, будто они были риторическими. «Так и как зовут твою сестру?», спрашивала я, а она в ответ смотрела на меня загадочно, потом отводила взгляд и усмехалась, мол и правда, как же зовут мою сестру; отличный вопрос, Саша! В лучшие моменты я обожала эту черту как и всю её загадочность. А в худшие… мне казалось, что это дешёвый, очень дешёвый трюк! Конечно, каждый имеет право на тайны, я понимаю; но со временем это начинало раздражать; было такое ощущение, что я разговариваю со стеной.

Вот и тогда я спросила, куда она уезжает, а она хмыкнула в ответ понимающе. Поэтому больше я ни о чём не спрашивала. Уезжает, значит пусть уезжает. А я возьму отпуск и тоже уеду! На море. На Средиземное. Буду там греться под лучами несуществующего солнца, носить шляпки и флиртовать с местными красавицами. А сюда я больше никогда не вернусь. Море обдало снопом холодных брызг. Над головой серое покрывало туч с редкими просветами уплывало всё вперёд и вперёд. Ветер не унимался, хотел большего, настойчиво трепал волосы и шарф. Неожиданно я подумала о том, что где-то в одной из бесконечных вселенных, – если только это правда, что Вселенная бесконечна – должна быть другая версия меня, которая сейчас тоже стоит вот так, в лицо ей дует ветер, а её сердце так же тоскует о том, кто от нас ушёл. Я желаю ей-себе лучшего: пусть она родится в большом городе, отучится в хорошем университете и купит себе те духи, на которые я поскупилась несколько лет назад, и до сих пор жалею. Но даже если она стоит сейчас на крыше небоскрёба, а не на грязном осеннем пляже, даже если она смотрит на блестящий город, а не на это злое море, всё же я чувствую, ей сейчас так же больно, как и мне. А может быть и хуже; может быть даже, она сейчас плачет. Я надеюсь только, что тот, кто оставил её, больше достоин слёз, чем моя странная возлюбленная. Несмотря на то, что я любила Айрон, искренне любила, хоть и не понимала, сейчас я чувствовала, что она не тот человек, ради которого стоит плакать.