Глаз Мамонта, роман о Пусте

Глава 1. Отшельник

   Робкий, юный, совсем ещё бледный мох проклюнулся на прогалинках сквозь истончившийся к маю наст. Едва стоящий на кривых ногах олень потянул сморщившееся за зиму рыло к вожделенной добыче. Но Валентиныч был настороже:
   «Kуда прёшь, морда?!» – вскинулся он и, как был, с голым торсом, бросился наперерез прожорливой скотине.
   Тупой стороной литовки, а без неё он даже до ветру на двор не выходил, мало ли..., он двинул верного друга по костистой шее.
   «Всё бы тебе жрать и жрать, – ворчал седой отшельник, прилаживая кривое седло на мосластую спину, – а в зиму ты чё хавать будешь, ты подумал? Пущай ещё подрастёт, в самый раз к солнцевороту и укосим».
   Он вдруг растрогался, полез в потайной карман, нашитый изнутри исподних порток, и достал замурзанный кусок сухаря, хранящийся там на какой случай. Он сунул сухарь под нос ошалевшему от нечаянного счастья зверю и, потянув носом, залихватски харкнул выступившую в носу от прилива чувств мокреть. Олень пришёл в себя и одним махом, не жуя, заглотил сухарь, чуть не отхватив заскорузлые пальцы своего благодетеля.
   «Ах ты ж.....!» – взвился Валентиныч, гримаса благородного негодования исказила его выдубленное ветром и морозом лицо. Ему стало жалко загубленного сухаря. Он харкнул ещё раз, теперь уже зло, и пнул невинное животное под зад.
   «Ладно, чё уж там, поехали», – пробурчал он, привычно закинул косу за спину и ловко, одним махом взлетел в седло. Олень охнул, покачнулся на своих узловатых, покрытых коростами ногах, но удержался и, потихоньку набирая ход, потрусил к темнеющей вдали кромке чахлого леска.

   Мерно чавкала под корявыми копытами бурая кашица раскисшего под вялым солнцем снега. Валентиныч мерно покачивался в скрипучем седле, сделанном в своё время из покорёженной табуретки. Его думки также мерно клубились в косматой голове.
   Вот уже третий год бедовал Валентиныч на Выселке. Невзрачное строение, походившее на руины построенного по типовому проекту коровника, служило прибежищем ему и прибившемуся к нему в первую зиму оленю. В предыдущей жизни был Валентиныч инвестиционсбэнкером в славном и богатом ганзейском городе. Про те времена он не любил вспоминать. Лишь по редкому случаю, приняв на грудь больше мухоморовки, чем могла вынести искорёженная жизнью душа, он принимался рычать и, закатывая глаза, выплёвывать с пеной и слюной забытые странные слова: «глобале мэркте... негативе цинзэнтвиклунг... анлагензихерунг.. фердамте шайзе… аудит… прюфунг… лект мих алле ам арш…». В конце концов он затихал, бульканье в груди переходило в жалобное поскуливание и он засыпал. И тогда олень, подсунув рогом ворох соломы под бок горемыки, тихонько прикладывался рядом.
   Вставал Валентиныч с первыми мухами, которые водились на Выселке в несметном количестве и с восходом солнца были страсть как назойливы. Да и дел у отшельника было хоть отбавляй. Кроме ухода за хозяйством и добычи пропитания охотой и собирательством, Валентиныч имел промысел. То есть оказывал услуги. Другие на своих выселках бортничали или, к примеру, лапти плели. Валентиныч же был провайдером, сервер содержал. Мысль такая у него возникла сразу, как только он попытался посадить за своей халабудой крумпир, картоплю. Разгрёб мох, торф расковырял на локоть – и всё, баста – мерзлота извечная! Тут его и осенило: это ж для серверов прямо-таки парадиз, ведь это первое, что нужно такому хозяйству – холод и стабильность. Ганзейцы там у себя на миллионы одних только холодильных агрегатов понастроили, чтобы свои серверы в прохладе содержать, а тут решение проблемы прямо под ногами лежит! Ну, держись, бранча, припомните ещё Валентиныча и его светлую головушку.
   Только с добрым хардвером в этих краях было напряжённо. Сегодня Валентиныч собирался прикупить световодного кабеля на торжище в Овражке.

   Сторона, в которой Валентиныч осел три года тому назад, звалась Пустой. Пуста была непривлекательна на вид: хилая растительность перемежалась полями трясины, длинные холодные зимы сменялись короткими, наполненными звоном комарья и мошки летами. Только вот землица в Пусте была очень благодарной. Как говорили в народе: “Сверху Пуста, снизу густо”. Сотни тысяч лет, с тех пор как творец определил быть здесь трясине и каждые пару тысяч лет покрываться ледником, Пуста была кладовой цивилизации. В неё проваливались стада мамонтов, гигантские метеориты шлёпались в бездонную трясину и зарывались в неё, шипя, как растоптанный окурок. Армии завоевателей от римских легионеров до кровожадных монголов сбивались с пути и с проклятиями и бульканьем уходили в дурно пахнущую жижу вместе с обозами награбленных сокровищ. Бывали случаи, когда в пустскую пучину погружались целые новопостроенные города. Здесь падали и терялись обручальные кольца, инструменты геологоразведчиков, вертолёты, а иногда даже целые эшелоны востребованных народным хозяйством грузов.
   Терялись, но не пропадали! Мерзлота принимала в свою утробу всё и укрывала надёжно до поры до времени. В этой безразмерной морозильной камере теоретически можно было найти всё. Теоретически, потому что практически в этой кладовой не было плана складирования, и, чтобы дополнить аналогию со складом, отсутствовало освещение.
   Профессиональные добытчики, копатели-любители или просто ничего не подозревающие обыватели доставали из подтаявшего чрева Пусты всевозможнейшие вещи разной степени нужности и сохранности. Нужными пользовались, ненужные выкидывали опять, и те, погрузившись в трясину и обернувшись мерзлотой, снова занимали своё место в безразмерном хранилище Пусты. Так или иначе, круг замыкался. Поэтому в Пусте не было производства. Всё необходимое для жизни и деятельности негустого населения можно было купить на многочисленных торжках и торжищах. А то, что по определённым причинам нельзя было откопать в Пусте, выменивалось у коммивояжёров с большой земли.