Глоксиния прекрасная

Зреет боль скороспелая,

Вяжет руки беда.

По зелёному – белое.

ХолодА... ХолодА...

Галина Колесникова

Женщина смотрела в окно и не верила своим глазам. Представшая картина была фантастической и печальной одновременно. На яркую зелень огорода с неба падали крупные снежные хлопья. Метровые, подвязанные к длинным кольям помидоры на крепких толстеньких ножках, обильно усыпанные плодами, утопали в снегу до середины стебля. Пушистое покрывало уже полностью спрятало грядки, хотя кое-где ещё виднелись торчащие посреди белизны зонтики укропа и согнутые стрелки лука.

Снег валил стеной, словно кто-то взрезал небо, как гигантскую пуховую перину. Но самым удивительным во всём этом творившемся сюрреализме был даже не густой снегопад посреди лета, не лиловый небосвод, сияющий ровным светом, который будто никогда и не знал светила, а нечто совсем другое… вовсе необъяснимое…

Леся бежала домой на обеденный перерыв. Бежала скорее по привычке, ведь её не ждали приготовленные, как бывало раньше, разносолы, да и никто, честно говоря, не ждал. Бабушка умерла два года назад, как только переехали в «казённую фатеру», к которой так и не успела привыкнуть. Муж Лёша, любимый, единственный, талантливый и необыкновенный… стремительно спивался и в последнее время находился в невменяемом состоянии. Его жизнь стабильно поделилась на периоды: неделя – запой, потом три-четыре дня тяжкого выхода из запоя с таблетками, стонами, измерением давления, затем два-три дня краткого вхождения в реальность, что начинала быстро раздражать, и новый виток нарастающего забытья. Если проследить стадии опьянения Лёши, то получалось примерно так:

Стадия № 1. Потеря пульта от телевизора;

Стадия № 2. Потеря аппетита;

Стадия № 3. Потеря ориентации в пространстве;

Стадия № 4. Потеря трусов;

Стадия № 5. Потеря сознания.

Ныне Лёша пребывал в последней, самой безопасной для окружающих – неосознанной стадии: истощённое тельце валялось на продавленном диване, и его можно было легко спутать со старым мятым пледом, если бы не угарные волны, исходящие от этого «предмета интерьера». Раньше Лёша был замечательным иллюстратором детских книг, его обаятельные персонажи сразу полюбились и безошибочно узнавались читателями. К сожалению, хрупкая детская Лёшина душа была безжалостно раздавлена жёсткой постсоветской реальностью: неуклонным повышением коммунальных платежей, налоговыми отчислениями, ненужностью и непониманием творческого человека, работой исключительно на унитаз… а добило его резкое ухудшение зрения.

К жизни Лёшу привязывала только тонкая, еле заметная ниточка – любовь к жене. Даже в самом глухом забытьи он, как заклинание, бесконечно повторял, пока ещё слушался язык: «Дурында ты моя волшебная, как же я тебя люблю. Потому что ты у меня одна, у меня больше никого нет, ничего нет…»

Ещё дома безвылазно находился сын Данька, но тот давно жил в Интернете, свою комнату покидал только по ночам, совершая опустошительные набеги на холодильник. Общение между Данькой и окружающим миром ограничивалось материнскими взываниями к запертой двери: «Даня, открой! Умоляю, открой!» затем сыпались угрозы, дикий стук, мольбы, плач. Дверь не всегда оставалась безмолвной к материнским страданиям, иногда из-за неё слышалось убойное, как автоматная очередь: «Ну, что надо?! Отвалите от меня все!»

Периодически Леся пыталась бороться, она то убирала еду из холодильника, то отключала интернет. Но получалось только хуже, сын начинал беспробудно пить, шляться неделями по неизвестным адресам, где его кормили, поили, а потом приносили и заботливо укладывали на коврик возле входной двери. «Нет уж, пусть лучше дома сидит. Пусть – как есть!» – решила про себя Леся, и Данька окончательно поселился в ином измерении, полном героических сражений, опасных драконов, величественных замков, прекрасных фей, злых и добрых волшебников. Это было, конечно, гораздо интереснее, чем прозябание на курсах вождения, монотонной рутины у станка, разливанного ершистого пива с тупыми сотоварищами, однодневной любви в наркотическом сплине… всё это Данька испробовал сполна. Решив не возвращаться в омерзительную бытовуху, он все свои силы направил на уничтожение виртуального мирового зла.

Да, вот такая невесёлая картина ждала Лесю в родных пенатах: закрытая дверь, за которой бился в вечных сражениях уже сам наполовину мифологический герой – сын Данька, и муж в алкогольном забытьи устилающий собой диванную поверхность.

Ещё с самого утра не давал покоя сон, точнее, состояние, в которое он погрузил – словно что-то должно вот-вот случиться, что-то очень важное и необыкновенное. Леся даже пробовала анализировать: «Во сне был снег, а снег – это к покойнику… ну, или к перемене погоды. Хорошо бы второе. Да и жара к тому ж замучила! Так, потом там бабушка была… живая… Помянуть, наверное, надо. Раздам конфеты девчонкам на работе, пусть помянут рабу Божью…»

На перекрёстке ста дорог,

Где Ангел строг, а день уныл,

Горит невиданный цветок –

Здесь кто-то сердце обронил.

Людмила Козлова